!!Экзамен зачет 2023 год / Карапетов. Том1

Глава 3. Конец эпохи laissez-faire

ку США в невиданную доселе депрессию, оставив без работы миллионы граждан и разорив боˊльшую часть предпринимателей и компаний1. Все это сформировало у американских граждан устойчивый спрос на государственный патернализм. Если бы такие экономические катаклизмы происходили в середине XIX в., скорее всего этот спрос не был бы удовлетворен в силу неразвитости государственной бюрократической машины, отсутствия необходимых государственных ресурсов, относительно незначительного влияния широких масс на экономическую политику и отсутствия серьезных идеологических альтернатив либеральной экономической программе. Но в условиях более современных государственных аппаратов, набравшихся опыта в период Первой мировой войны, имеющихся у государств значительных ресурсов, накопленных

впериод бурного экономического роста в эпоху laissez-faire, демократического устройства государств и популяризации социалистических взглядов среди рабочего класса правительства многих государств были просто вынуждены все дальше отступать от принципов laissez-faire. Разрыв между презюмируемым в праве формальным равенством контрагентов и реальным имущественным и переговорным неравенством

вусловиях экономических потрясений и разорения миллионов граждан уже не мог более игнорироваться государством хотя бы во имя собственного самосохранения.

Вэтих условиях экономический либерализм стремительно выходил из моды. Достигнутые в годы свободной экономики, промышленной революции и быстрой коммерциализации инноваций успехи стали восприниматься как само собой разумеющееся и перестали удовлетворять массы. Картезианская установка на рационализацию всех сфер человеческой жизнедеятельности породила веру в возможность более интенсивного и программируемого экономического роста и немедленного избавления от общественных и экономических пороков (циклических кризисов, сохраняющейся бедности и т.п.).

Как писал Черчилль, «люди были свободны, но также свободны были голод и холод», и обществу захотелось чего-то большего, чем свобода, что и предопределило стремительное падение популярности идеологии laissez-faire2. Общество не хотело ждать, пока невидимая рука рынка обеспечит всем достойную жизнь и решит все социально-эконо- мические проблемы. Долгосрочный расчет в общественном сознании стал все чаще подменяться стремлением достичь быстрых результатов

вкраткосрочной перспективе.

1  Подробный разбор истории Великой депрессии см.: Гэлбрейт Дж.К. Великий крах 1929 года. Минск, 2009.

2  Цит. по: Atiyah P.S. The Rise and Fall of Freedom of Contract. 1979. P. 587.

161

Раздел II. История развития принципа свободы договора

В итоге взоры простых людей, измученных экономическими потрясениями Великой депрессии и невиданными по размаху войнами, стали все чаще устремляться к государству с его все возрастающими регулятивными возможностями и амбициями как социальному инженеру. На взгляд многих, оно было способно путем точно просчитанных декретов, планирования, ограничений свободного оборота и макроэкономических манипуляций если и не заменить невидимую руку рынка, то как минимум помогать ей надежнее направлять социальный и экономический прогресс.

Экономическая и договорая свобода, в частности, в период 1920– 1940-х гг. существенно ограничивалась повсеместно. В некоторых западных странах это давление было несколько сильнее (например,

вгитлеровской Германии), в других – несколько слабее (например,

вАнглии), но в любом случае достаточно существенно. На Западе повсеместно и неуклонно шел процесс, который в зарубежной литературе часто называют «возвышением регулирующего государства» (rise of regulatory state)1.

Ответ экономической теории

В результате всех этих процессов в экономической науке разгорелись жаркие споры.

Отход от некоторых установок классической экономической теории начался уже в конце XIX в. с появлением «неоклассической школы экономики» (Альфред Маршалл, Леон Вальрас, Уильям Джевонс и др.). Помимо ряда не относящихся к нашему вопросу новелл (например, активное использование феномена убывающей предельной полезности, так называемого маржинального анализа и математических моделей) сторонники данной школы устремили свое внимание на точные экономические расчеты, направленные на описание рыночного равновесия и иных микроэкономических закономерностей. Такой более пристальный анализ среди прочего стал выявлять и такие случаи, когда свободная экономика не способна обеспечить рост общего благосостояния и дает сбои. Экономисты вначале все еще достаточно осторожно, а затем все более активно в ответ на эти открытия стали прописывать лечение в форме той или иной формы государственного вмешательства. Этот «рецепт» становился все более популярным в академических кругах по мере нарастания политического и идеологического давления на сферу рыночной свободы экономики.

1  Glaeser E.L., Shleifer A. The Rise of the Regulatory State // XVI Journal of Economic Literature. 2003. P. 401–425 (статья доступна в Интернете на сайте: http://www.economics.harvard.edu/faculty/shleifer/files/rise_reg_state.pdf).

162

Глава 3. Конец эпохи laissez-faire

Осмысление «провалов рынка» (таких, например, как монополизм или негативные экстерналии) или проблем драматического социального неравенства, которые сторонники классической теории либо не замечали, либо глубоко не исследовали, формировало в рамках экономической науки некое новое референтное поле. В рамках этого поля более активное государственное вмешательство становилось куда более оправданным, чем казалось даже таким умеренным сторонников классической экономической теории, как Милль1.

Впервой половине XX в. экономисты начинают разрабатывать проблематику общественного благосостояния, государственного стимулирования его развития и ограничения в этих целях экономической свободы. Так, например, Артур Пигу в своей известной работе «Экономика благосостояния»2 достаточно подробно изучает сбои рыночного механизма и государственные инструменты их устранения. В частности, он сформулировал идею о праве государства ограничивать свободный оборот в ситуации возникновения того, что сейчас принято обозначать негативными экстерналиями. Он считал, что разрыв между частным и общественным благом, иногда возникающий при заключении сделок, не может быть преодолен самими контрагентами, так как этот разрыв возникает из-за ущерба третьим лицам и обществу в целом, чьи интересы контрагентами, как правило, не учитываются. Соответственно задача государства состоит в устранении этого разрыва путем той или иной формы вмештельства в естественные рыночные процессы3. Это открытие проблемы негативных экстерналий вполне предсказуемо дало в руки критиков свободы договора сильный аргумент в пользу чисто правовых ограничений4.

Втой же работе Пигу подробно анализирует и иные несовершенства свободного рынка и хотя и делает целый ряд оговорок, в принципе не отвергает такие инструменты ограничения рыночной свободы, как контроль рыночных цен в военных условиях, ограничения колебаний размера заработной платы, ограничения цен в случае резких колебаний спроса и предложения и т.п. Как пишет Пигу, такие ограничения следует допускать с достаточной осторожностью и путем анализа всех возможных последствий в силу того, что государство далеко не всегда способно смоделировать результаты с точки зрения общественного благосостояния лучшие, чем обеспечиваются несовершенным рыночным процессом. Тем не менее рост качества английской демократиче-

1  Подробнее см.: Atiyah P.S. The Rise and Fall of Freedom of Contract. 1979. P. 602 ff.

2  Pigou A.C. The Economics of Welfare. 1920 (издание 1932 г. доступно в Интернете на сайте: http://www.econlib.org/library/NPDBooks/Pigou/pgEW.html).

3  Pigou A.C. The Economics of Welfare. 1920. P. 149–168.

4  Trebilcock M.J. The Common Law of Restraint of Trade. 1941. P. 37.

163

Раздел II. История развития принципа свободы договора

ски контролируемой бюрократии того времени внушал ему веру в то, что эффективное государственное вмешательство теперь может осуществляться чаще и интенсивнее, чем это было в принципе возможно в прежние времена1.

Постепенно в науке распространялось мнение, что полностью полагаться на «невидимую руку» рынка и рациональность самих участников оборота в случае наличия у частной сделки негативных побочных эффектов, монополизма и других несовершенств рыночной модели в целом нельзя, если государство хочет обеспечить максимально рациональное использование имеющихся ресурсов и рост общественного благосостояния.

При этом западные экономисты первой половины XX в. в основной своей массе продолжали считать, что рынок и свободные контракты, как правило, являются оптимальным способом организации экономического оборота, но допускали вмешательство государства, если будут приведены весомые аргументы в пользу сбоя рыночного механизма2. Иначе говоря, для представителей сформировавшегося к началу XX в. экономического «мэйнстрима» серьезные сбои в работе «невидимой руки», которые мешали ей обеспечить рост экономического благосостояния (welfare), могли легитимно исправляться государством посредством тех или иных правовых инструментов, включая ограничение свободы договора3.

За более активное участие государства в ограничении, планировании

имоделировании экономического оборота выступали и представители ставшей популярной в первой половине XX в. институционалистской школы экономики (Дж. Коммонс, У. Митчелл и др.)4.

Нельзя не отметить и влияние авторитета Джона Мейнарда Кейнса, чей научный и политический авторитет оказался в зените в 1930-е гг.

истал меркнуть только к 1970-м гг. Основная идея Кейнса состояла в существенном усилении интенсивности государственного вмешательства в сферу рыночной экономики. Его советы по выходу из Великой депрессии, искусственному созданию рабочих мест и стимулированию роста спроса были во многом положены в основу нового курса президента США Теодора Рузвельта. На предупреждения критиков, указывающих на долгосрочные риски такой интервенционистской политики, подрывающей институциональные основы успешной работы «невидимой

1  Pigou A.C. The Economics of Welfare. 1920. P. 297 ff.

2  Гэлбрейт Дж.К. Экономические теории и цели общества. М., 1976. С. 45.

3  См.: Parisi F. Autonomy and Private Ordering in Contract Law // 1 European Journal of Law and Economics. 1994. P. 216–218.

4  См.: Commons J.R. Legal Foundations of Capitalism. 2007. P. XIV, XV; История экономических учений: Учебник / Под общ. ред. А.Г. Худокормова. М., 2007. С. 90.

164

Глава 3. Конец эпохи laissez-faire

руки» и свободной экономики1, Кейнс бросал свою знаменитую фразу о том, что «в долгосрочной перспективе мы все – покойники»2. Его заботило решение насущных проблем, которые он предлагал решать самым, на его взгляд, эффективным и действенным образом – путем выстраивания системы государственного вмешательства в сферу рыночных отношений на макроэкономическом уровне3.

В 1926 г. вышла его знаковая статья «Конец laissez-faire»4. В ней Кейнс, развивая мысль Пигу, доказывал, что установка на невмешательство государства в работу «невидимой руки» рынка могла быть оправданной

вусловиях того крайне неэффективного и коррумпированного государственного аппарата, который существовал во многих странах в прежние времена. Кейнс писал, что «почти все, что делалось государством

вXVIII в. сверх его минимальных функций, было или казалось вредным

инеудачным»5. Но в новых условиях относительно четко и эффективно работающие демократически избранные бюрократические машины таких государств, как Англия или США, вполне могут справиться с задачей смягчения шоков, вызванных цикличностью экономического развития, обеспечения полной занятости и иными задачами вспоможения «невидимой руке», которые ранее правительствам доверять и не следовало.

Он жестко критиковал установку на ортодоксальную приверженность laissez-faire любыми средствами как основывающуюся на некоторых базовых ошибках и пытался показать, что в современных условиях пора от нее отказаться. Кейнс предлагал мыслить прагматически и антидогматически. В одних ситуациях лучше дать свободу рынку, в других – усилить роль государства в управлении и манипулировании экономическим развитием. Он пытался показать, что в современных условиях у догмы принципиального невмешательства государства исчезли разумные основания, но умы интеллектуальной и экономической элиты все еще скованы этими установками6. На взгляд Кейнса, если государства начнут проводить в жизнь более прагматическую и деидеологизированную экономическую политику, это позволит им обеспечивать более сбалансированное развитие рыночной экономики, смягчая или избегая глубочайших экономических кризисов.

1  Критику Людвигом фон Мизесом идей об искусственном стимулировании экономического роста для выхода из экономической депрессии см.: Фон Мизес Л. Австрийская теория экономического цикла // Бум, крах и будущее. М.; Челябинск, 2002. С. 103–111.

2  Цит. по: Atiyah P.S. The Rise and Fall of Freedom of Contract. 1979. P. 650.

3  Некоторые современные экономисты считают, что программа расширенного государственного вмешательства в рыночную экономику только затянула естественный выход из кризиса. Другие, наоборот, придерживаются позитивных оценок.

4  Кейнс Дж.М. Конец laissez-faire // Истоки. Вып. 3. М., 2001. С. 260–278. 5  Там же. С. 263.

6  Там же. С. 273.

165

Раздел II. История развития принципа свободы договора

При этом Кейнс замечал, что он не претендует на отмену капитализма и призывает лишь поправить некоторые важные заблуждения

инеобоснованные предубеждения. Он не видел необходимости ломать фундамент рыночной экономики – инстинктивное стремление людей к личной выгоде и частную инициативу как основную движущую силу экономического развития1.

Здесь следует сделать важное уточнение. Основная идея Кейнса состояла в усилении государственного участия в экономике на макроуровне (стимуляция спроса за счет увеличения денежной массы, искусственная поддержка занятости и т.п.). По сути Кейнс первым сформировал макроэкономическую теорию. Вопросы микроэкономики и государственного вмешательства в частные трансакции (например, с целью защиты слабой стороны договора) не были в центре его теории. Тем не менее косвенно фиксация Кейнсом несовершенства свободного рынка, совпавшая по времени с разрушительными последствиями мирового экономического кризиса 1920–1930-х гг., усиливала недоверие к свободному рынку и на микроэкономичесом уровне.

Вполне естественно, что популяризация идеи о глобальных по своим масштабам провалах нерегулируемого рынка и усиление уверенности бюрократии в своих возможностях по управлению экономическим процессом на макроуровне показывали рост недоверия к работе «невидимой руки» рынка применительно к частным трансакциям и легитимности более интенсивных ограничений договорной свободы на микроуровне.

Более того, в первой половине XX в. во многих западных странах (например, в Англии, Франции, Германии, Италии) реальная экономичская политика начала все интенсивнее интегрировать идеи «государства всеобщего благосостояния» (анг. welfare state) и «социального государства» (нем. sozialstaat). Рыночная экономика, совмещенная с активной ролью государства как регулятора и корректора, в этот период соединялась также и с политикой обеспечения социальной справедливости и защиты интересов неудачников конкурентной борьбы. Пожалуй, впервые это новое понимание патерналистской роли государства начало развиваться в Германии еще во времена Бисмарка2. Впоследствии эти идеи были концептуализированы в середине XX в. в Германии Альфредом Мюллер-Армаком в рамках теории балансирования стремления к экономическому росту и социальной солидарности3, а также отрефлексированы и признаны в качестве руководства для социальной

иэкономической политики во многих других странах.

1  Кейнс Дж.М. Конец laissez-faire // Истоки. Вып. 3. М., 2001. С. 278.

2  Травин Д., Маргания О. Европейская модернизация. Кн. 1. М., 2004. С. 440.

3  Социальное рыночное хозяйство: теория и этика экономического порядка в России и Германии. СПб., 1999. С. 91.

166

Глава 3. Конец эпохи laissez-faire

Врамках данной идеологии защита интересов слабых участников оборота становится важнейшим приоритетом государственной экономической политики. Основные элементы этой новой политики – высокие налоги и их перераспределение в пользу малоимущих в виде социальной или иной помощи, бесплатная медицина и образование, сильные профсоюзы и относительно мягкая бюджетная политика. Но помимо прямых трансфертов из бюджета и государственного финансирования социально важных услуг в центре внимания «государства всеобщего благосостояния» (или «социального государства») оказывается защита прав слабых участников оборота посредством ограничения договорной свободы, компенсирующего реальное неравенство контрагентов (в первую очередь патерналистская защита интересов работников и потребителей). Понять активизировавшийся в межвоенный период процесс спецификации регулирования трудовых отношений и начало победного шествия потребительского права в отрыве от восхождения идеологии «государства всеобщего благосостояния» просто невозможно.

Вусловиях глобальных экономических потрясений 1920–1930-х гг. (например, краха Нью-Йоркской биржи и начала Великой депрессии в США) макроэкономическая программа кейнсианства, политика обеспечения всеобщего благосостояния и общее усиление государственного регулирования и контроля оказались востребованы в реальной экономической политике. Уже к концу 1930-х гг. классическое либертарианство и идеи laissez-faire начали восприниматься большинством в качестве анахронизмов как на макроэкономическом, так и на микроэкономическом уровне. Когда Фридрих фон Хайек в 1944 г. опубликовал свою знаменитую кни- гу-манифест «Дорога к рабству»1, в которой этот выдающийся экономист

имыслитель попытался показать всю губительность отхода от принципов свободной рыночной экономики, он подвергся буквальному остракизму (в том числе и со стороны своих коллег-экономистов, обвинивших Хайека в ортодоксальном ретроградстве). Ко Второй мировой войне умеренно антирыночные идеи стали оказывать все большее влияние на умы политиков и реальные правовые реформы во многих странах мира.

Дело дошло до того, что, как писал Людвиг фон Мизес, на родине либерализма, в Англии, этот термин оказался де-факто вне закона2. В США же термин «либерал» вовсе изменил свой смысл, обозначая теперь сторонника интенсивного участия государства в экономике, в то время как сторонники laissez-faire были вынуждены в целях устранения путаницы обозначать себя как либертарианцы3.

1  Фон Хайек Ф.А. Дорога к рабству. М., 2005. 2  Фон Мизес Л. Либерализм. М., 2001. С. 8.

3  См.: Раквиашвили А.А. Либерализм: эволюция идей. М., 2010. С. 56, 57; Боуз Д. Либертарианство: история, принципы, политика. Челябинск, 2009. С. 26.

167

Раздел II. История развития принципа свободы договора

Opus magnum Кейнса «Общая теория занятости, процента и денег» (1936 г.)1 стала настольной книгой в кругах политической элиты во многих странах мира, а работы других представителей кейнсианской макроэкономической теории и апологентов всеобщего благосостояния пользовались все большим авторитетом2. Отрицать роль государства в обеспечении социальной справедливости и противодействии реальному неравенству сторон частных сделок на этом фоне политикам становилось все сложнее и сложнее.

На этой интеллектуальной волне некоторые ученые умы шли в своих оценках имманентных пороков свободного рынка намного дальше признания (в духе Пигу или Кейнса) того факта, что иногда рынок можно ограничивать. В 1944 г. выдающийся экономист и социолог Карл Поланьи безапелляционно признал идеи свободных рынков, экономической саморегуляции и laissez-faire величайшей авантюрой, крах которой привел к экономическому коллапсу, повсеместному установлению диктатур и обеим военным катастрофам первой половины XX в.3 На его взгляд, к середине XX в. созрели все условия для глобальной реформы сложившейся ранее рыночной парадигмы, построенной на порочном

ипротивоестественном стремлении людей к максимизации своей прибыли и утопии саморегуляции4.

Тем не менее, судя по всему, большинство представителей западной научной мысли в межвоенный период сходились на том, что сама рыночная экономика на тот исторический момент не имела альтернатив, но эта система не могла функционировать без неусыпного надзора

икорректирующего воздействия государственного аппарата. Иначе говоря, ценность экономической свободы в тот период полностью не девальвировалась и даже не потеряла свой системообразующий статус. Соответственно когда говорят о конце эпохи laissez-faire, имеют в виду лишь то, что пространство этой свободы начало заметно сжиматься. На Западе и даже в таких странах, как гитлеровская Германия, речь не шла о тотальной отмене рыночной экономики и окончательном разрыве с основными идеями Смита. Соответственно происходило лишь существенное увеличение количества исключений из общего правила экономической свободы. Если Смит или Милль признавали лишь очень небольшое число случаев, требующих государственного вмешательства, то к середине XX в. количество таких исключений стало значительно возрастать, а многие страны продвинулись в деле усиления бюрократи-

1  Кейнс Дж.М. Общая теория занятости, процента и денег. М., 1978. 2  Акерлоф Дж., Шиллер Р. Spiritus Animalis. М., 2010. С. 36.

3  Поланьи К. Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени. СПб., 2002. С. 15.

4  Там же. С. 271.

168

Глава 3. Конец эпохи laissez-faire

ческого вторжения в рыночные процессы настолько, что стало принято говорить о смешанной (т.е. рыночно-плановой) экономике.

Происходило очевидное смещение идеологического фона, и идея о крайней нежелательности ограничения свободного экономического обмена была отчасти дискредитирована. В рамках этой новой экономической парадигмы государственное вмешательство непосредственно в сферу автономии воли сторон договора получает куда более яркий зеленый свет, чем допускали самые смелые и прагматичные сторонники классической экономической школы.

§ 2. Социально-этические предпосылки краха laissez-faire

Происходившие с начала XX в. фундаментальные пертурбации в со- циально-экономическом базисе западных стран приводили к тому, что этическая ценность личной негативной свободы и частной автономии постепенно переставала играть столь же важную роль, как это было прежде. Экономические и политические потрясения отчасти вернули популярность ценностям солидарности и коллективизма. В итоге во многих странах весь XX в. прошел под знаком обострившегося конфликта по линии личность – общество/государство1.

Вполне очевидно, что эта борьба ценностей индивидуализма и солидарности не могла (и, видимо, не может) закончиться однозначной победой той или иной системы ценностей. Стремления к личной свободе и к солидаризации с обществом являются неотъемлемыми элементами человеческой природы2. Предмет спора, о котором здесь идет речь, состоял и состоит в утверждении того или иного видения баланса этих ценностей. Нетрудно заметить, что в одни периоды доминировали коллективистские (этатистские) ценности солидарности, а в другие на первый план вырывалась идеология личной свободы и индивидуализма.

Как мы уже отмечали, XIX в. во многих западных странах знаменовал собой отчетливое движение маятника в сторону ценностей свободы. С 1870-х гг. США и передовые западноевропейские страны вступили в эпоху невиданного ранее прогресса, экономического роста и ста-

1  Так, например, в Германии государство, особенно со времен образования Империи, никак не хотело признавать свою второстепенную роль, пытаясь сплотить миллионы немцев в единый национальный кулак и искусственно продлить жизнь коллективистской социальной и культурной парадигмы. Но этатизм Пруссии и объединенной Империи был лишь прелюдией к тому радикальному разрыву с ценностями свободы и индивидуализма, который произошел в годы национал-социалистической диктатуры. Немецкий фашизм отражал страшную попытку реакции на взросление и эмансипацию свободной личности в XIX в.

2  Бауман З. Свобода. М., 2006. С. 73.

169

Раздел II. История развития принципа свободы договора

бильности. Человечество жило в абсолютной вере во всесилие разума,

вкультурный и научный прогресс и неизбежное приближение эпохи процветания. Этот оптимистический настрой (своего рода мелиоризм) был крайне благоприятен для развития индивидуалистических ценностей свободы и частной автономии. Соответственно коллективизм и подавление частной автономии не пользовались популярностью.

Но с нарастанием социальных противоречий, разрастанием экономического кризиса, возникновением фашистской и советской угрозы

ибезумием двух мировых войн западный мир столкнулся с серьезным

иустойчивым вызовом, от ответа на который зависела в целом его судьба. Индивидуализм и идея личной негативной свободы оказываются менее актуальными перед лицом столь глобальных угроз, что неминуемо влечет некоторое снижение их популярности1. Возник устойчивый спрос на социальное сплочение и усиление государственного вмешательства в свободный оборот с целью обеспечения большей дистрибутивной справедливости и солидарности, а также стратегических государственных интересов и военно-политических планов.

Это изменение ценностей легко объяснить. Стремление человека солидаризироваться с группой и разделить с нею свои ресурсы и проблемы

всилу вполне понятных мотивов усиливается в периоды войн, экономического краха, экологических катастроф и социальной нестабильности

иослабевает в эпоху мира, процветания и стабильности. Человек тем сильнее готов ассоциировать себя с интересами коллектива и отказываться от части своих индивидуальных преимуществ и потенциальных возможностей личного успеха, чем сильнее внешняя угроза его личному благополучию. В условиях постоянных войн, голода и экономических шоков люди теряют былую уверенность в своих способностях индивидуально ответить на глобальный вызов извне и ищут реальную защиту и компенсацию своих страхов в групповой самоидентификации. В таких шоковых внешних условиях люди готовы жертвовать своими сиюминутными личными интересами ради получения гарантий, которые предоставляет им слияние с группой.

По мере дискредитации церкви и разрушения общин основным инструментом обеспечения сплочения и солидаризации является национальное или имперское государство, от которого люди начинают ожидать активной роли в защите от возникающих угроз. Соответственно формируется вполне четкий социальный запрос на ограничение личной свободы отдельных лиц во имя обеспечения интересов группы, социальной справедливости и взаимопомощи. Если в условиях стабиль-

1  Arrunada B., Andonova V. Common Law and Civil Law as Pro-Market Adaptations // 26 Washington University Journal of Law and Policy. 2008. P. 110, 111.

170