ИГПЗС учебный год 2023 / Коментарий к Эклоге

К ПРЕДИСЛОВИЮ К ПРЕДИСЛОВИЮ

“...составленные в сокращении Львом и Константином”. Император Лев, как это вытекает из даты Эклоги, стоящей в Афинской рукописи, отождествляется с Львом III — основателем исаврийской, или сирийской, династии; Константин — с его сыном и преемником Константином V. Законодательная деятельность Льва III и Константина V известна лишь в слабой степени.

Из отдельных эдиктов этих императоров в источниках упоминаются следующие (Doelger, Regesten, S. 35): 1) эдикт, изданный в период с апреля 721 г. по апрель 722 г. и предписывавший евреям и монтанистам насильственное крещение; 2) распоряжение (jussio), согласно которому светской знати в провинции Венеция было запрещено вмешиваться в избрание епископов; 3) предписание (diataxiV) церквам уплачивать ежегодные налоги в казну; 4) простагма (август?) 731 г. о повышении поголовного налога, взимаемого в Сицилии и Калабрии, на одну треть; о поступлении налога, взыскиваемого с патримониев римской церкви, в размере трех с половиной талантов золота в константинопольский фиск; 5) ) к; константинопольский упо эдикт (август?) 731 г. о предоставлении юрисдикции константинопольскому патриархату в Калабрии, Сицилии, диоцезах Иллирика, Старого и Нового Эпира, Македонии, Фессалии, Ахаи, Прибрежной Дакии, Средиземноморской Дакии, Мизии, Дардании и Прэвалитаны (районах, прежде подчинявшихся в судебном отношении римской церкви); 6) эдикт о введении дополнительного налога “дикерата”, подлежавшего взысканию с населения Константинополя, в размере одного милиарисия с каждой номизмы для восстановления городских стен (739 г.).

Ряд последующих законоположений Константина V и его преемников относится ко времени, следующему за изданием Эклоги (Ius, III, pp. 49 — 64; Doelger, Regesten, S. 36 sq.).

Помимо отдельных эдиктов и распоряжений, с именем Льва III и Константина V, по всей вероятности, связан в своем происхождении Земледельческий закон, часто сопровождающий Эклогу в греческих кодексах (см. о нем выше, стр. 29, 36). [80]

“...из Институций, Дигест, Кодекса и Новелл”. Институции, Дигесты, Кодекс и Новеллы Юстиниана — части Свода законов Юстиниана I, явившиеся в позднейшем византийском праве основой всего последующего законодательства.

Институции были изданы 21 ноября 533 г. и введены в состав действующего законодательства вместе с Дигестами. По своему назначению этот небольшой четырехчастный законодательный сборник являлся прежде всего учебным пособием для студентов Константинопольского и Бейрутского университетов. Но в то же время Институции имели значение и законодательного памятника как такового (Const. “Imperatoriam”, б, 7; Const. “Tanta”, 12; Const. “Deo Auctore”, 11; CIC, I, pp. 9, 11, 19; cp. Wenger, Die Quellen, S. 602 sq.).

Институции были составлены юристами — профессором права Константинопольского университета Феофилом и профессором права Бейрутского университета Стефаном под общим руководством председателя законодательной комиссии Трибониана. Подобно Институциям юриста III в. Гая, Институции Юстиниана содержат разделы, посвященные рассмотрению прав юридических лиц, вещного и процессуального права (personae, res, actiones). Во всех разделах Институций Юстиниана имелись существенные изменения по отношению к предшествующему праву как античного, так и постклассического периода. Источниками для составления Институций служили, с одной стороны, подобные же сборники юристов классического периода, в первую очередь Гая, с другой — Дигесты Юстиниана и прочие его конституции. Изучение Институций было введено как обязательное с VI в. на первом курсе университета. В Эклоге некоторые положения Институций находят свое отражение (см. ниже). Как уже было указано, Институции получили силу действующего закона наряду с другими частями законодательства Юстиниана (Const. “Tanta”, 12; Const. “Deo Auctore”, 11; Const. “Imperatoriam”, 6, 7; Wenger, Die Quellen, S. 602).

Следует отметить, что в заглавии некоторых рукописей Земледельческого закона, как и в Эклоге, перечисляются в качестве источников части Юстинианова свода, в том числе Институции и Дигесты (ср., например, Par. gr. 1367).

Дигесты, или Пандекты, были опубликованы в результате длительной работы комиссии, в которую входили Трибониан и другие пятнадцать членов — профессора обоих университетов, адвокаты и судьи, — 16 декабря 533 г., как это видно из слов издателей (Const. “Deo Auctore”, 7; Wenger, Die Quellen, S. 577). Сборник представляет собой объемистый труд, разделенный на пятьдесят книг, и включает подбор текстов классических юристов, заново пересмотренных с целью устранения противоречий и приспособления к изменившимся условиям; [81] этот подбор построен тематически по определенной системе. Результаты многочисленных новейших исследований дают основание считать, что тексты эти воспроизводятся с большим количеством интерполяций в духе норм постклассического права, складывавшегося в условиях возникающего нового общественного строя с конца III — начала IV в. Новые черты права, сказывающиеся как в Дигестах, так и в Кодексе, были в значительной степени почерпнуты в нормах обычного права восточных провинций империи (Levy, Westoestliches Vulgarrecht, S. 15; Mitteis, Reichsrecht, S. 263 sq.; Collinet, Etudes historiques, p. 15 sq.; Schulz, Geschichte, S. 168 sq., 355 — 356, 367, 403 sq.).

Составление Кодекса было начато 13 февраля 528 г. комиссией из десяти членов во главе с Трибонианом и Феофилом. Первое, не дошедшее до нашего времени издание Кодекса опубликовано 7 апреля 529 г. Он включал около четырех с половиной тысяч узаконений, изданных императорами со II по VI столетие (последними были узаконения Юстиниана). Эти узаконения были пересмотрены в том же плане, что и в Дигестах. Таким образом, некоторые старые конституции воспроизводятся в измененной редакции, другие и вовсе опущены. Второе издание Кодекса (в двенадцати книгах) опубликовано 16 ноября 534 г. В него было включено дополнительно к прежним конституциям еще около трехсот новых законоположений, изданных Юстинианом с 529 по 534 г. (Schulz, Geschichte, S. 401 sq.).

Новеллы в отличие от Институций, Дигест и Кодекса не составляли особого свода законов. Они представляют собой “новые конституции”, опубликованные после издания трех предшествующих сборников права. Самый термин “новелла” в значении “нового закона” употребляется в византийском праве с IV столетия (Wenger, Die Quellen, S. 652). Наиболее полным из сохранившихся собраний новелл является то, которое воспроизводится в стереотипном издании Юстинианова корпуса. Число их достигает 168. В качестве приложения к ним служат 13 эдиктов. Новеллы Юстиниана дошли до нашего времени на греческом языке, на котором они и были опубликованы, в то время как первые три части Свода законов были изданы на латинском языке. Из 168 новелл VI в. Юстинианом было издано 157, прочие принадлежат его преемникам — императорам Юстину II и Тиверию (ср. CIC, III; Ius, III, pp. 3—33).

“...в году от сотворения мира 6234”. В рукописях Эклоги имеются значительные расхождения в дате.

“...чтобы начиная с этого времени прекратились всякие беззаконные объединения...”. Эти слова, вероятно, отражают одну из причин, вызвавших к жизни издание Эклоги. В 20-х годах VIII столетия положение в восточных провинциях было крайне напряженным. После репрессий по отношению к павликианам в начале VIII столетия движение продолжало распространяться. По-видимому, в феме Армениаке павликиане группировались вокруг школы, основанной ими в Эписпаре-Фанарии. Руководители павликиан Федор и Гегнезий вели дальнейшую работу по распространению “ереси”. В годы издания Эклоги Гегнезий имел специальную миссию договориться с императором. Незадолго до того (721 г.) был издан эдикт о насильственном крещении других иноверцев — евреев и монтанистов (Doelger, Regesten, S. 35).

“...чтобы ... нас увенчали победы над врагами более драгоценные и более почетные венчающей нашу голову короны и чтобы установилось у нас мирное царствование...”. Эти слова предисловия важны для определения даты издания Эклоги, так как указывают на то, что еще не было решающих побед над Халифатом — они были достигнуты в 40-х годах (ср. Ostrogorsky, History, p. 149). Положение оставалось неустойчивым. В 726 г. Лев III обратился с письмом к халифу Дамаска, в котором писал, что он превыше всего ценит сохранение мирных отношений с Халифатом (подробности см. Doelger, Regesten, S. 35; Hefele, Conciliengeschichte, Bd III, S. 407 sq.).

Патрикий. В рассматриваемое время термин “патрикий” обозначал сановника высокого ранга, члена синклита. В начале VIII в. встречается звание “протопатрикий”, которое носил комит Опсикия Варисвакурий (см. Theoph., Chron., pp. 380, 27). В самом начале IX в. патрикий и синклитики фигурируют как видные участники политических событий (ibid., pp. 494, 9). По Клеторологию Филофея патрикии занимали двенадцатое место в табели о рангах (Bury, The Imperial administrative System, p. 134 sq.). В качестве инсигний им полагались таблички из слоновой кости (ср. также Nov. Just., 80 [539]; Const. Proph., De cer., I, 24, p. 137; I, 50, p. 170; Беляев, Byzantina, т. I, стр. 21 и сл.).

Квестор. Из новелл Юстиниана (Nov. Just., 80 [539]; 114 [541]) вытекает, что всякий императорский закон получал силу лишь после скрепления подписью квестора. В подчинении квестора в IX в. находилась специальная канцелярия (Bury, The Imperial administrative System, p. 73; p. 140: antigrajeiV). [83]

По-видимому, в этой канцелярии и осуществлялась подготовка законодательных актов и все их письменное оформление (Doelger, Byzantinische Diplomatik, S. 61).

Сановник, носивший звание квестора в рассматриваемое время, занимал положение, значительно отличавшееся от положения “квестора священного дворца”, хотя и перенял многие функции последнего. В источниках IX в. оба квестора более не различаются, несмотря на то что должность первого была создана в VI в. с совершенно определенными заданиями. По Клеторологию Филофея квестор занимает по рангу 34-е место (Bury, The Imperial administrative System, p. 136; Zachariae, Geschichte, S. 368).

Квестор являлся высшей судебной инстанцией. Он председательствовал в высшем суде. Среди его функций в IX в. имелись: наблюдение над приезжавшими в столицу; обеспечение быстрого разрешения их дел и недолгого их пребывания в Константинополе; в частности, разрешение спорных дел зависимых крестьян с их господами; наблюдение за лицами, не имеющими определенных занятий, и привлечение их к труду или высылка их из города; привлечение к ответственности виновных в нарушениях закона, в незаконных поборах и т. д.; суждение по вопросам подлогов; вскрытие и утверждение завещаний. В его присутствии совершался акт введения в права наследства, назначались опекуны и попечители над имуществом малолетних (см. Zachariae, Geschichte, S. 368 sq.).

Гипат — консул. Уже с 541 г. консул утратил свою обширную власть. Позднее его имя не фигурировало при обозначении календарного года, как это было прежде. Консулат превратился в почетный титул, которым располагали многие члены синклита (о последнем см.: Diehl, Le senat).

Во времена Эклоги звание гипата носили многие византийские сановники. В табели о рангах Филофея гипаты отнесены к четвертому разряду сановников. Так называемые “императорские гипаты” упоминаются там наряду со связанными с судопроизводством хартуляриями и нотариями (ср. Guilland, Etudes, —“Byz.”. vol. 24, 1956/57, p. 545 sq.; vol. 25/27, 1956/57, pp. 697—711; Doelger, Regesten, S. 105).

Антиграфевсы — чиновники из канцелярии квестора. По данным Клеторология Филофея, в канцелярии, кроме антиграфевса, имелись следующие чиновники: скрибы, эксцептор, начальник канцелярии, канцеляристы (Bury, The Imperial administrative System, p. 140). В некоторых списках Эклоги, а также и в Кормчей книге упоминается здесь имя гипата и антиграфевса, принимавших участие в составлении Эклоги. Так, в Кормчей говорится: “Призвавше славныя наши [84] патрикия, преславного убо Никиту, патрикия и куэстора и преименитого гипата и писца Марина и Мария и прочия божий страх имеюща...”. В Ватиканской и Парижской рукописях так называемой Частной Эклоги и в некоторых других списках этим словам соответствуют: “Никита, славнейший патрикий и квестор, славнейшие патрикии Марин и Нонн, славнейшие гипаты”. А в рукописи Марчианы, содержащей особого рода юридический компендиум, включающий предисловие к Эклоге, вместо того говорится: “Никиту, славнейшего патрикия и квестора нашего, славнейших наших патрикиев Никиту и Марина, славнейших гипатов и писцов” (Ecloga, ed. Zachariae, p. 11, Anm. 42; Proch., p. XXVII). В. Г. Васильевский, который приводил эти тексты, комментируя их, отметил, что упоминаемый здесь Марин, возможно, тот же византийский сановник, который дважды встречается у хрониста Феофана под 6230 (738) г. и 6232/6233 (741) г. В первом случае говорится о взятии в плен арабами Евстафия, сына патрикия Марина (у Феофана — Мариана). Во втором — о том, что в год кончины императора Льва был замучен блаженный Евстафий, сын знаменитого Марина патрикия (Theoph., Chron., pp. 411, 12; 414, 5). См. Васильевский, Труды, т. IV, стр. 166 — 167.

Саккелий — казна. В действительности уже в VI в. при учреждении должности квестора (квэзитора) — “для чистоты его рук” — ему было установлено жалованье из казны в размере 720 солидов (Nov. Just., 80, 8 [539]).

К титулу I

В классическом римском праве обещание будущего вступления в брак не облекалось в какие-либо торжественные формы и не создавало каких-либо юридических обязательств, вытекавших из этого обещания (Arangio-Ruiz, Istltuzioni, p. 447). Совершенно иначе дело обстояло в праве постклассическом, византийском. Обручение являлось актом, осуществлявшимся в формах, предусмотренных законом. И если в классическом римском праве обручение или, точнее говоря, обещание вступления в брак не давало права иска, обращенного к нарушившему обещание, и каждая сторона могла свободно обещание аннулировать, то в византийском праве уже с самого начала заметна возрастающая тенденция рассматривать обручение как соглашение, являющееся законной подготовительной стадией к браку. Расторжение подобного соглашения допускалось только по серьезным мотивам с уплатой неустойки нарушившей соглашение стороной.

В первый период истории постклассического права (т. е. с IV в.) старые формы обручения сочетались с новыми. Так называемая arrha sponsalicia — задаток, который служил [85] обеспечением будущего заключения брака, и другие формы, связанные с изменением правил об обручении, еще сочетались с неформальными моментами соглашения. Лишь постепенно новое законодательство о формах обручения создало устойчивые и твердые нормы. Так, первоначально в случае нарушения соглашения требовалось возмещение задатка в четырехкратном размере, позднее — в двукратном. Штраф снимался с нарушителя лишь в тех случаях, когда обручение было разорвано по каким-либо веским мотивам, вроде дурного поведения и т. п. (Arangio-Ruiz, Istituzioni, p. 447; Kaser, Das roemische Privatrecht, II, S. 109 sq.).

Все эти тенденции были чужды античному праву и в корне нарушали принятый в последнем принцип свободы брака.

В праве VI в. заметны известные колебания в этих вопросах. В нем проявляется стремление амальгамировать противоположные тенденции: мы находим в нем (Cod. Just., V, 1, 5 [472]) требование компенсации (в размере удвоенной суммы задатка) за моральный ущерб, понесенный пострадавшей стороной, и в то же время запрещение (как и в классическом праве) стипуляционного (т. е. сделанного в торжественной форме устного обещания) наказания — poenam stipulationis — по отношению к тому, кто нарушил обещание (Cod. Just., V, 1, 5, 6 [472]). В позднейшем византийском праве сквозит стремление считать действительной пенальную клаузулу как существенную часть задатка и отожествлять обручение с юридическим договором, допускающим юридическую ответственность обрученных в случае нарушения соглашения (Koschaker, Zur Geschichte, S. 383 sq.; Arangio-Ruiz, Istituzioni, p. 448; Zachariae, Geschichte, S. 75—76).

Торжественный обрядовый характер, который стала придавать церковь акту обручения, отражен в 98-м каноне Трулльского вселенского собора (692 г.); согласно этому канону, заключение брака с невестой другого расценивалось как нарушение, наказуемое по закону (Деяния, VI, стр. 311). К. Э. Цахариэ фон Лингенталь отметил влияние этого постановления собора на Эклогу (XVII, 32), а через нее и на позднейшее византийское законодательство (Proch., XXXIX, 68; Epanagoge, XL, 55; Bas., 60, 37, 83).

По Эклоге, как и по законодательству Юстиниана (Dig., 23, 1; Cod. Just., V, 1), обручение предусматривает наличие согласия обручающихся и их родителей. К обручению допускались лица, достигшие семилетнего возраста. Возможны были различные формы заключения подобного соглашения. Оно могло быть сделано и письменно, и в устной форме. Как уже было отмечено во введении, в большинстве разделов Эклоги письменному оформлению соглашений и всевозможных [86] документов уделено значительное внимание. Эта черта являлась типичной как для византийского, так и для восточного законодательства. К заключению соглашения об обручении не допускались лица, уже связанные подобными обязательствами, т. е. такие, которые заключили прежде соглашение об обручении с дачей задатка (arrabwn) или предбрачного дара (upobolon) либо путем оформления письменного договора. Из этого вытекает, что по Эклоге обручение рассматривалось как формальное обязательство, имевшее три установленные разновидности в оформлении. Это был формальный акт с точно предусмотренным порядком его осуществления. В этом смысле Эклога лишь развивает далее те установки, которые были выработаны уже в первый период развития византийского права.

Для обозначения предбрачного дара Эклога употребляет термин upobolon, которым с конца IX в. обычно обозначали не предбрачный или брачный дар, являвшийся взносом мужа на совместное хозяйство, аналогичным приданому жены, а задаток. В более раннее время предбрачный дар носил наименование antipherna или ante nuptias donatio, с VI в.— propter nuptias donatio. (О значении термина upobolon в разбираемом титуле Эклоги см. Zachariae, Geschichte, S. 90. Обычный для византийских источников термин, обозначающий предбрачный дар - progamiaia dwrea, в Эклоге вообще отсутствует). При расторжении соглашения об обручении по инициативе обрученного, если соглашение было заключено в устной форме с дачей задатка, виновник теряет свой задаток. Невеста, разорвавшая соглашение по своей инициативе, теряла задаток в двойном размере. Если же соглашение об обручении было оформлено письменным договором (ср. Dig., 23, 1, 7; ср. Благоев, Еклога, стр. 41), то по Эклоге (в отличие от Юстинианова права) сторона, нарушившая договор, несла ответственность в размерах, предусмотренных договором. Эклога не упоминает здесь о каких-либо ограничениях размеров неустойки, в то время как по Юстинианову праву она обычно не превышала четырехкратной суммы задатка (Cod. Just., V, I, 5, 5 [472]).

Обращает на себя внимание наличие еще некоторых особенностей в этом титуле Эклоги. При заключении соглашения требуется согласие не только родителей, но и родственников. Комментируя этот пункт, Н. Благоев высказал предположение, что, вероятно, согласие родственников требовалось тогда, когда родителей не было в живых (Благоев, Еклога, стр. 41). Интересной чертой Эклоги является отсутствие каких-либо указаний на первенствующую роль отца среди родственников, дающих согласие на заключение соглашения об обручении (Zachariae, Geschichte, S. 61). [87]

Законоположения Эклоги по вопросу об обручении повторяются и в ее последующих обработках — Частной Эклоге и Эклоге, измененной по Прохирону.

К концу IX в. 18-й новеллой Льва VI было внесено существенное изменение в законоположения о формах обручения: в случае расторжения соглашения обычай уплаты неустойки был возведен в закон. Деньги поступали в фиск (Zachariae, Geschichte, S. 74; Ius, III, pp. 91—92).

К ст. 1

“...начиная от семи лет...”. Эклога здесь следует Дигестам (Dig., 23, 1, 14 [Из Модестина]). Этот текст в Дигестах, может быть, является интерполяцией времени Юстиниана (ср. ОС, I, р. 330, п. 12 [Faber]). Тот же возраст предусмотрен и в позднейших сборниках права — в Прохироне (Proch., 1, 8), Василиках (Bas., 28, 1, 12, sch.) и в Шестикнижии Арменопула (Harm., IV, 1, 10). В славянском переводе Эклоги: “от семнадцати лет”.

“...и не принадлежат к числу тех, кто к обручению не допускается”. Помимо лиц, связанных прежними соглашениями, ниже Эклога (II, 2) перечисляет еще и некоторых других.

Полное повторение рассматриваемой статьи Эклоги имеется в Частной Эклоге и Эклоге, измененной по Прохирону (Ecloga priv. a., I, 1; Ecloga ad Proch. m., I, 1).

К ст. 2

“...то пусть она даст возмещение обрученному в том же размере, какой был предусмотрен в письменном договоре, вместе с возвратом обеспечения...”. Значение термина omologia в смысле “обеспечения” (cautionem) подтверждается новеллой Юстиниана (Nov. Just., 112, 2 [541]), Василиками (Bas., 7, 4, 2) и другими данными (Zachariae, Geschichte, S. 393, Anm. 1432). Письменное обязательство, подкрепленное обеспечением, являлось, разумеется, более эффективным, чем простой задаток.

К ст. 3

“Если же кто-либо обручился с девушкой и равно из неприязни или по какой-либо иной причине откладывает вступление в брак, то до двух лет девушка остается обязанной ожидать его...”. В Прохироне (Proch., I, 9) конец фразы изменен следующим образом: “то до двух лет, если он находится в той же эпархии. Если же он находится в отсутствии [за пределами эпархии] то до трех лет”. Текст Прохирона вошел в Шестикнижие Арменопула (Harm., IV, 1, 17).

“...она сохранит во владении и то, что она получила от обрученного с ней”. О сохранении предбрачного дара в подобном [88] случае не упоминается в позднейшем праве ни в Прохироне, ни в Шестикнижии Арменопула.

Задаток или предбрачный дар мог быть внесен как деньгами, так и вещами. Содержание, которое в конкретных условиях ранней Византии вкладывалось в понятие задатка (по крайней мере в восточных провинциях, т. е. в Сирии и Малой Азии), ясно раскрывается в Сирийском законнике V в. Задаток мог состоять из денег, кольца, золотых и металлических украшений, подарков какими-либо вещами (Bruns und Sachau, Syrisch-roemisches Rechtsbuch, S. 25, 61, 96, 131).

К ст. 4

“...если они не достигли пятнадцатилетнего возраста..”. В отношении срока совершеннолетия Эклога расходится с предшествующим законодательством. В Кодексе Юстиниана сроком совершеннолетия считается двадцать пять лет (Cod. Just, V, 5, 4, 18 [371]; ср. V, 6, 6 [260]). Аналогичный срок (т. е. 25 лет) мы находим и в Прохироне и в Шестикнижии Арменопула (Proch., IV, 16; Harm., IV, 4, 18). Ср. также ниже, комментарий к титулу II.

“...имеют право расторгнуть договор без уплаты какого-либо штрафа”. Употребленный здесь термин azhmioV постоянно встречается в Земледельческом законе, имеющем в терминологии много общего с Эклогой. Ср. Земледельческий закон, ст. 15, 23, 24, 26, 27, 28, 37, 43, 50, 51, 52, 77, 78.

К титулу II

Составители Эклоги уделяли большое внимание вопросам семейного и брачного права. Это ясно видно уже из того, что все три первых титула Эклоги посвящены данному кругу вопросов. В первом разделе речь шла об обручении, во втором говорится о браке и связанных с ним имущественных отношениях.

Сравнение II титула Эклоги с аналогичными разделами других византийских законодательных сборников предшествующего и последующего времени отчетливо показывает, что этот титул, хотя и опирается, подобно другим титулам Эклоги, в своих основах на законодательство Юстиниана по сути дела представляет в большей мере оригинальное произведение.

Со свойственным Эклоге лаконизмом авторы вносят ряд существенных изменений в ранее действовавшее законодательство, развивая главным образом ту его часть, которая была направлена на укрепление семьи. Семья рассматривается Эклогой как важная конститутивная часть общественного строя, подобно тому как характерной его чертой и в [89] деревне и в городе были общины крестьян, цехи ремесленников и компании, товарищества купцов. Вместе с тем необходимо отметить, что брак по Эклоге представляет собой союз мужа и жены, пользующихся равными правами, без сохранения всякой тени существовавшей прежде, в античную эпоху, власти отца как главы “фамилии” над ее членами. Уже в IV в, ломается римское семейное право под воздействием местного народного права восточных провинций. Понятие о подвластности членов “фамилии” отцу — manus, mancipium, являвшееся краеугольным камнем классического семейного права, было окончательно подорвано Юстиниановым законодательством.

Уже с IV в. (319 г.) материнское имущество (bona materna) рассматривалось как сохраняемое за детьми без права отца распоряжаться им. Последующие конституции распространили это положение на все виды наследства по материнской линии — на легаты, дары и т. д. В VI в. собственность сына (proprietas) простиралась на все имущество, приобретенное им самим, а также и на так называемый лагерный пекулий (peculium castrense), который прежде считался подлежащим возвращению отцу.

В отличие от римского классического права, где с конца республики типичной формой брака стал matrimonium sine manu (Arangio-Ruiz, Istituzioni, p. 435), по сути дела близкий к конкубинату (ibid., p. 438), для Эклоги характерны совершенно иные формы брака.

Старый римский брак sine manu представлял собой простое соглашение. Ср., например, слова Ульпиана: nuptias non concubitus, sed consensus facit (Dig., 35, 1, 15; 50, 30). Оно не имело строго юридического значения, заключалось свободно и так же свободно разрывалось по желанию каждой стороны.

Критерием для определения отличия такого брака от конкубината считалось введение жены в свой дом, ее представление членам “фамилии”, ее одежда, соответствующая положению мужа. Но наиболее существенным было принесенное ею приданое. Наличие или отсутствие такового являлось важным доказательством наличия или отсутствия брака.

На первых порах в Византии, даже при введении христианского обряда бракосочетания, юридическая сущность брака как свободного соглашения сторон не была глубоко затронута.

Лишь постепенно, к VI в. сложилось новое представление о формально заключенном юридически законном договоре о браке. Это новое представление отражало влияние на брак обычаев имевших распространение в восточных провинциях, и взглядов церкви, церковного права. [90]

В 131-й новелле Юстиниана (Nov. Just., 131 [545]), посвященной вопросу о церковных канонах, была придана сила закона канонам четырех первых вселенских соборов. Тем не менее брачное христианское право было подробно разработано впервые лишь в Эклоге (Zachariae, Geschichte, S. 57).

Помимо согласия обеих сторон, по Эклоге для заключения брака требовалось соблюдение установленных законом форм, которые распространялись на всех без исключения лиц, независимо от их социальной принадлежности или имущественной обеспеченности. В этом отношении законодатели VIII в. пошли дальше, чем их предшественники — законодатели VI в.

В законодательстве Юстиниана заключение особого брачного договора (instrumentum dotale), в котором определяются имущественные отношения супругов, рассматривалось как обязательное отнюдь не для всех вступающих в брак. Такие договоры должны были заключать только сановники высшего ранга, до иллюстриев включительно (Cod. Just., V, 4, 22 [428]=Cod. Th., III, 7, 3; Nov. Just., 74, 4 [538]). Подобные брачные контракты, prwikwa sumbolaia — неоднократно упоминаются в законодательстве Юстиниана (ср. Nov. Just., 117, 4 [542]). Тенденции письменного оформления всевозможных юридических отношений опирались в Византии на старую восточную традицию. Комментируя статьи о браке в законодательстве Юстиниана, Миттайс высказал мнение, что на Западе была обратная тенденция, которая отразилась в ограниченном применении в VI в. закона об обязательном письменном оформлении брачных договоров (Mitteis, Reichsrecht, S. 228).

Таким образом, законодательство Эклоги может рассматриваться как доказательство победоносного влияния обычаев Востока. Подобное же влияние констатируется и в других разделах брачного права Эклоги. Следует отметить, однако, что этим не исчерпывается отличие права Эклоги от более раннего законодательства о браке. Так, в Эклоге не предусматривается и каких-либо ограничений при вступлении в брак для лиц, наделенных властью в пределах управляемых ими провинций (ср., например, Cod. Just., V, 2 [380]). Такое запрещение для правителей провинций имеется не только в Кодексе Юстиниана (ср. Cod. Th., III, 6, 1), но и в Василиках (Bas., 28, 1, 20), в новелле императора Льва VI (IX в.) (Nov. Leon., XXIII; Ius, III, p. 101), в Прохироне (Proch., II, 8) и Шестикнижии Арменопула (Harm., IV, 2, 9).

Эклога в отличие от предшествующего законодательства рассматривает конкубинат как одну из форм брака (II, 9). Значительно строже, чем в предшествующем законодательстве, в Эклоге караются различные формы распущенности (XVII, 19—23). [91]

В византийском законодательстве был точно определен круг лиц, брак между которыми был запрещен. Эклога в этом вопросе руководствуется установлениями, имевшимися уже в законодательстве Юстиниана. Однако и здесь при сравнении законов Эклоги с предшествующими бросаются в глаза важные и характерные для времени Эклоги отступления.

Что касается религиозных различий, то по праву VI в. запрещались браки между христианами и иудеями (Cod. Just, 1, 9, 6 [388]=Cod. Th., III, 7, 2; IX, 7, 5). Трулльский вселенский собор в 72-м каноне запрещает браки между православными и еретиками и провозглашает их недействительными. Подобным же образом и Эклога рассматривает лишь брак между христианами. Так же как и Трулльский собор (канон 53), трактует Эклога и вопрос о браках между крестными.

С другой стороны, Эклогой были значительно сужены законные поводы к разводу.

В отношении брачного имущественного права Эклога вносит много нового в предшествующее законодательство. В этом вопросе трудно согласиться с некоторыми современными исследователями, утверждающими, что “в брачном имущественном праве (Эклоги. — Е. Л.) все соответствует тем установлениям, которые вытекают из законодательства Юстиниана” (Scheltema, Korreferat, S. 40). Более правильной нам представляется точка зрения Венгера. По мнению этого исследователя, новые черты в Эклоге, вызванные изменившимися условиями за время, отделяющее Эклогу от законодательства Юстиниана, могут быть в ней, вне сомнения, констатированы, хотя не менее бесспорно и то, что она исходит из законодательства Юстиниана, откуда она заимствует определенное число постановлений (Wenger, Die Quellen, S. 696). В свое время Цахариэ доказывал, что Эклога признает полную общность в имущественных правах мужа и жены. Однако этот взгляд встретил много возражений. Несомненно лишь то, что в отношении имущественных прав супругов Эклога отошла еще дальше, чем законодательство Юстиниана, от представлений древнейшего римского права о принадлежности мужу имущества жены, с одной стороны, и от представлений о полной независимости их имущества, характерных для позднейшего римского права, — с другой.

Приданое и предбрачный дар мужа рассматриваются в Эклоге как особое имущество, находящееся в период брачной жизни в управлении и пользовании мужа. Однако Эклога (как и Кодекс Юстиниана) не считает это имущество собственностью мужа. Этот взгляд на имущество отчетливо проявляется в судьбе его после смерти одного из супругов. Так, если жена умирает бездетной, то муж обязан возвратить или [92] выдать имущество родственникам жены, за исключением доли, причитающейся ему по наследству. Если муж умирает при отсутствии детей, то это имущество переходит в полное распоряжение жены и рассматривается как ее собственность. Сверх того жена получает четвертую часть имущества мужа по наследству. Части, которые в случае смерти при бездетности выделялись из приданого (или из предбрачного дара) и поступали дополнительно к пережившему супругу вместе с возвратом его дара (или приданого), имели специальное наименование — lucra nuptalia (ср. Nov. Just., 97 [539]).

Если после смерти мужа остались дети, то жена до наступления совершеннолетия детей получает в свое распоряжение все имущество мужа до раздела ее с детьми. При разделе она получает часть, равную по размерам той, которая приходится на долю одного ребенка.

Наконец, Эклога не требует обязательного равенства размеров приданого и предбрачного дара. Она признает равенство прав мужа и жены на имущество каждого из них (Васильевский, Труды, т. IV, стр. 117—118; Zachariae, Geschichte. S. 89 sq.).

К ст. 1

“в возрасте ... для мужчин начиная с пятнадцати лет, для женщин — с тринадцати лет...”. В отношении возрастных границ Эклога расходится и с предшествующим, и с последующим законодательством. По Дигестам (Dig., 23, 2, 4 [из третьей книги Помпония]) для женщин брак разрешается с двенадцати лет. По Прохирону (Proch., IV, 5; ср. IV, 3) для мужчин установлен как наиболее ранний возраст — четырнадцать лет, для женщин — двенадцать лет. Аналогичным образом определяется возраст и в Шестикнижии Арменопула (Harm., IV, 4, 2: “для ромеев”; ср. также Bas., 28, 4; 5).

По Эклоге для заключения брака считается обязательным согласие родителей. По Юстинианову праву для подвластных лиц брак допускался только с согласия отца (Zachariae,. Geschichte, S. 61).

К ст. 2

Выше уже было отмечено, что в отношении разрешения браков между близкими родственниками Эклога расходится с памятниками византийского законодательства. В части запрещения браков подобного рода она идет значительно дальше, чем предшествующее законодательство Юстиниана. По Юстинианову праву был запрещен брак между кровными родственниками полностью, по боковой же линии — лишь между братьями и сестрами или между такими лицами, которые вели свое происхождение от одного и того же главы [93] семьи (Inst., I, 10, 2—12; Dig., 23, 2, 68; Cod. Just., V, 4, 17 [295]); ср. Zachariae, Geschichte, S. 63).

В 54-м каноне Трулльского собора были запрещены браки с племянницами: “отныне определяем, что сочетающиеся браком с дочерью своего дяди или отец и сын с двумя сестрами подлежат правилу семилетней эпитимии и, конечно, разлучению...” (Деяния, VI, стр. 301).

Эклога, более того, запретила браки и между двоюродными братьями и сестрами. По-видимому, сохранялся и старый запрет браков между теми лицами, которые вели свое происхождение от одного и того же предка (respectus parentelae). В Эклоге (ср. канон 54 Трулльского собора) среди запрещенных браков фигурируют браки между дядей и племянницей, между теткой и племянником. За заключение их предусматривались строгие наказания (наказание плетьми, ср. Эклога, XVII, 37). Этот же запрет удерживается и в Прохироне (Proch., VII, 3—6; 15), Эпанагоге (Epanagoge, XVII, 3; 4; 5; 6; 13) и Василиках (Bas., 28, 5).

Хотя при перечислении лиц, между которыми запрещались браки, и выпадают некоторые звенья в пределах пятой и шестой степеней родства, однако, судя по так называемой Частной Эпанагоге (Epanagoge а., XV, 9), византийцы считали, что до шестой степени родства по боковой линии браки запрещены. Впоследствии (в X—XII вв.) ограничения были доведены и до седьмой степени родства (Zachariae, Geschichte, S. 64).

В меньшей мере Эклога ограничивает браки между свойственниками. По Юстинианову праву такие браки по прямой линии были запрещены полностью, по боковой линии — во второй степени свойства. Так, нельзя было жениться на сестре бывшей жены, нельзя выходить замуж за брата бывшего мужа; также запрещались браки между теми лицами, которые предполагали в будущем породниться, например запрещалось жениться на невесте сына и т. д. (Zachariae, Geschichte, S. 65). Эклога рассматривает подобные случаи и ниже, в титуле XVII (ст. 37).

К ст. 3

Этот параграф в некоторых рукописях Эклоги опущен (ср. Ecloga, ed. Zachariae). Начальная фраза статьи: “И между всеми такими лицами никакого обручения не признается”,— и ее дальнейшее содержание указывает на то, что статья развивает узаконения, сформулированные выше. Эклога опирается здесь на Кодекс Юстиниана (Cod. Just., V, 4, 26 [530]), а также и на 53-й канон Трулльского собора. В Кодексе сформулировано запрещение брака с крестницами (Kaser, Das roemische Privatrecht, II, S. 115). Юстиниан отмечает, что уже в [94] древнейшие времена имелись колебания по вопросу о возможности браков с воспитанницами. Законодатель высказывается за то, чтобы не считать их запретными. Однако в отношении лиц, участвовавших в обряде крещения, вопрос решается совершенно иначе. В правилах собора подобным же образом запрещаются браки между восприемником и матерью крестника, в Эклоге — между восприемником или его сыном и крестницей или ее матерью, или дочерью (Эклога, II, 3).

Еще дальше эти ограничения были проведены при императорах Льве IV и Константине VI, в новелле которых (776 — 780 гг.) предусмотрена невозможность брака между братом восприемника и крестницей или ее матерью (Ius, III, p. 55).

Решение Эклоги по этому вопросу было принято Прохироном (Proch., VII, 28), Эпанагогой (Epanagoge, XVII, 31) и Василиками (Bas., 28, 5, 14; ср. также Bas., 28, 4, 38 scn.). Цахариэ, комментируя эти постановления, обратил внимание на тот интересный факт, что в некоторых рукописях Эклоги предусматривается даже запрещение браков между братьями и сестрами по одному и тому же крестному отцу (Zachariae, Geschichte, S. 70, Anm. 136). См. также замечания Цахариэ о так называемом законе “Копронима” (т. е. императора Константина V) со ссылкой на рукопись Парижской национальной библиотеки (Cod. Par. gr., 1391).

К ст. 4

Статья содержит очень важные сведения для истории брачного имущественного права. В статье идет речь только о письменно оформленных браках. Как уже было отмечено выше, в отличие от Юстинианова права, в котором такая форма брака считалась обязательной только для высших сановников, до иллюстриев включительно, Эклога распространяет ее на всех, хотя письменное оформление брака не являлось обязательным. По всей вероятности, на практике оно применялось преимущественно лишь в состоятельных кругах византийского общества. Именно на последние и ориентирована данная статья Эклоги.

Следует отметить, что в отношении брачного имущественного права законодатели VIII столетия отнюдь не связывали себя законами VI в. и их постановления по этому вопросу выявляют значительные расхождения с законодательством Юстиниана. Именно этот круг вопросов наиболее ярко показывает, с другой стороны, что источником, вдохновлявшим законодателей VIII в. при внесении изменений в существующее законодательство, было обычное право народностей, населявших восточные провинции империи.

Согласно данным, которые мы находим в новелле [95] Юстиниана (Nov. Just., 22, 18 (535]), жена приносила с собой при вступлении в брак приданое, обычно не превышающее ста фунтов (ср. Ioannis Lydi de magistratibus, ed R. Wuensch, Lipsiae, 1903, III, 28). Если принять во внимание, что фунт содержал 72 номизмы (или солида, по терминологии VI в.), подобное приданое составляло значительную сумму денег.

Хотя муж юридически являлся владельцем приданого в период брака, фактически его права распоряжения приданым были крайне ограничены. По классическому римскому праву он удерживал приданое в случае смерти жены. По праву VI в. он был обязан возвратить приданое наследникам жены. Отчуждение дотальной недвижимости было запрещено даже при наличии согласия жены на ее продажу. Иск о возвращении приданого носил строгие формы так называемого actio ex stipulatu, и право на сохранение приданого оставалось за мужем лишь в том случае, если развод происходил по вине жены, т. е. было как бы штрафом за ее дурное поведение, приведшее к разводу. Права жены на приданое значительно возросли. Существовавшее положение нашло свое ясное выражение уже в формулировке Дигест: “хотя приданое входит в состав имущества мужа, однако оно принадлежит жене” (“quamvis in bonis maritis dos sit, mulieris tamen est” — Dig., 23, 3, 75 [Трифонин]).

С другой стороны, превращение определенной части имущества мужа (в качестве известного эквивалента приданому) в особую форму, обозначавшуюся термином “предбрачный дар” (donatio ante nuptias) или с VI в. и позднее — “дар по поводу брака” (donatio propter nuptias), давало жене значительную гарантию на случай развода. 97-я новелла Юстиниана (Nov. Just., 97 [539]) установила обязательное равенство приданого жены и предбрачного дара мужа, которое было возведено в закон.

Как мы уже отметили, в статье Эклоги в отличие от законодательства Юстиниана специально подчеркивается, что предбрачный дар отнюдь не должен быть равен по размерам приданому.

В новелле Юстиниана указывалось, что и прирост имущества, входящего в состав приданого и предбрачного дара, должен быть одинаковым. В Эклоге же говорится лишь о том, что муж обязан только следить за безущербным и полным сбережением приданого, а также и того прироста, который принесет приданое за время брачной жизни.

Эта статья Эклоги вошла в состав Частной Эклоги (Ecloga priv. a., II, 3) и Эклоги, измененной по Прохирону (Ecloga ad Proch. m., II, 11). В позднейшем византийском законодательстве размеры соотношения приданого и предбрачного дара, установленные новеллой Юстиниана, не были приняты. [96]

Предбрачный дар должен был быть меньше или во всяком случае не больше приданого жены (Epanagoge, XIX, 1). Закон Юстиниана не был повторен ни в Прохироне, ни в Василиках. Таким образом, суждение Эклоги в этом вопросе оказалось более отвечающим жизненным условиям, чем нормы права Юстиниана, хотя формулировка статьи и не была принята в буквальном смысле слова.

Любопытно отметить, что в “Практике” Евстафия Романа имущественные отношения супругов во время брачной жизни трактуются скорее в духе Эклоги, чем в духе законодательных постановлений Македонской династии (ср. Practica, 66, 21; Ius, I, p. 286). Евстафий Роман указывает, что имущество мужа и жены должно рассматриваться как общее.

Согласно данной статье Эклоги, при заключении брака в письменной форме требовалось три договора. В первом из них должны были быть указаны размеры приданого жены. Второй, аналогичный, вероятно, вручался жене. В третьем говорилось о величине предбрачного дара мужа. В двух встречных договорах должны были быть пункты о четвертой части имущества, полагающейся пережившему супругу на случай бездетности.

К ст. 5

В статье разбирается тот “казус бездетности”, о котором упоминалось и в предыдущей статье. Здесь с полной отчетливостью выступает характерное для Эклоги представление о равенстве прав мужа и жены в деле распоряжения имуществом.

Однако, поскольку в Эклоге вовсе не предусмотрено обязательное равенство приданого и предбрачного дара, соответственно ничего не говорится об обязательном равенстве этих lucra, выделяемых на случай бездетности. По Эклоге их величина стоит в зависимости от размеров приданого.

Законоположение Эклоги удержалось не только в ее позднейших переделках — в Частной Эклоге (Ecloga priv. а., II, 4) и Эклоге, измененной по Прохирону (Ecloga ad Proch. m., II, 12), но и в Эпанагоге (Epanagoge, XIX, 5; 8). В славянском переводе: “полчетвертая часть” (ср. Saturnik, Pzispevky, p. 23).

Наследники по закону. О порядке наследования по закону, принятом в Эклоге, см. ниже, в комментарии к титулу VI. К ст. 6

Хотя Эклога не признает обязательного равенства приданого и предбрачного дара, однако в ней четко проводится мысль о равенстве прав распоряжения имуществом у обоих супругов. Эта черта явственно выступает в случае смерти [97] одного из них. Все имущество мужа в случае его смерти поступает в руки жены. Она несет обязанности по управлению им и по воспитанию детей до наступления их совершеннолетия.

Подобным же образом в случае смерти жены оставшийся в живых супруг “становится владельцем и всего ее приданого и всего ее имущества, не входящего в состав приданого” и несет все заботы по управлению домом и воспитанию детей (II, 7). Имущество, не входящее в состав приданого, носило специальное наименование parapherna или exwproika. В отличие от приданого жена располагала parapherna полностью по своему усмотрению (Zachariae, Geschichte, S. 86).

Дети не имели права притязать на материнское (или на отцовское) имущество. Такой род отношений нарушался лишь в том случае, если кто-либо из родителей вступал во второй брак. В подобном случае дети, если они уже достигли совершеннолетия, могли требовать у матери отцовское имущество, оставив ей лишь ее приданое и принесенный мужем предбрачный дар. Следует отметить, однако, что вопрос о том, подразумевается ли под описательным выражением разбираемой статьи Эклоги “то, что принесено их отцом в качестве увеличения ее приданого в дар”, именно предбрачный дар, остается не вполне ясным ввиду нечеткости формулировки в тексте статьи.

Нами принято толкование этого текста предположительно на основании гипотезы Цахариэ (Zachariae, Geschichte, S. 92, Аnm. 237).

Характерна ссылка в статье на то, что вдова “конечно, составляет казенную опись или инвентарь”. Внимание к письменной документации проявляется и в других статьях Эклоги.

“...если же она имеет [что-либо] сверх приданого, то она обязана доказать убедительными доказательствами, что она это внесла в дом своего мужа и что это появилось после его смерти”. Под парафернальным имуществом здесь подразумевается движимое имущество, не находившееся в доме в период жизни мужа и не входившее в состав приданого (ср. Nov. Just., 97,5 [539]). Другое значение термина отражено в греческих папирусах — вторая часть имущества жены, которая дополняет приданое предметами ее собственного употребления, или небольшая сумма “на булавки” (см. Taubenschlag, The Law, pp. 126 — 130; см. также Arangio-Ruiz, Istituzioni, p. 458 sq.; Kaser, Das roemische Privatrecht, II, S. 141).

К ст. 7

Статья по своему содержанию вполне аналогична предшествующей, но трактует о случае, когда в живых остается [98]

муж. При этом “муж становится владельцем и всего ее приданого и всего ее имущества, не входящего в состав приданого, как подвластных ему”. Здесь в отличие от предшествующей статьи ясно видно, что парафернальное имущество в период брачной жизни находилось в доме наряду с приданым. В статье, как это часто встречается и в других местах, цитируются библейские и евангельские тексты.

К ст. 8

Данная статья подчеркивает нерасторжимость уз, связывающих оставшегося в живых отца или мать с детьми.

Здесь, как и в предшествующей статье, четко проведена мысль, развивающая дальше тенденции, имеющиеся уже в Юстиниановом праве, о полном равенстве отца и матери как глав семьи. Законодатели говорят об обоих без какой-либо дифференциации их прав и обязанностей. В этом отношении Эклога (как и законодательство Юстиниана) решительным образом расходится с античными римскими представлениями о всемогуществе и власти pater familias над членами семьи. О различии в правах мужа и жены см. ниже (Эклога, II, 12).

К ст. 9

Данная статья сохранена в обеих позднейших переделках Эклоги — в Частной Эклоге (Ecloga priv. a., II, 2) и в Эклоге, измененной по Прохирону (Ecloga ad Proch. т., II, 16). Она имеется также и в Частном Прохироне (Proch. a., VII, 65).

Для широких кругов малоимущего и неимущего населения эта статья Эклоги имела огромное значение, так как заключение брака в письменной форме предполагало наличие у обеих сторон благосостояния. Юридическое признание законными всех перечисленных в статье форм брака, в том числе и такой, когда жена введена в дом мужа без всяких дополнительных формальностей, может рассматриваться как одна из важных черт сравнительно демократической направленности Эклоги. Эта сторона дела оказалась неприемлемой для позднейшего законодательства.

Так, любопытно отметить, что, согласно новелле Льва VI (Nov. Leonis, LXXXIX; Ius, III, p. 185; cp. Harm., IV, 4, 19), обязательным условием брака было церковное благословение. Иначе он не считался законным. Эта мысль четко сформулирована и в схолии к соответствующей статье в Шестикнижии Арменопула (Harm., p. 490) с ссылками на законодательство Льва VI и Алексея Комнина. Новелла Льва VI подтверждает предшествующую, изданную Василием I (Proch., IV, 26; см. также Index, p. 352). Согласно этим узаконениям, конкубинат получил решительное осуждение как [99] недействительная форма брака. Аналогичным образом и в Эпанагоге (Epanagoge, XVI, 1) для заключения брака требовались как обязательные условия либо благословение, либо венчание, либо письменный договор. Все прочие формы брака признавались незаконными.

По Эклоге же считался законным и конкубинат со всеми его последствиями. Характерны в этом отношении слова в разбираемой статье Эклоги: если муж, не имея детей от жены (которую он ввел в дом без всяких формальностей), “попытается изгнать ее без признанной законной причины и [отказаться от] совместной жизни, то пусть даст ей в качестве возмещения, что и естественно, внесенное ею имущество и четвертую часть своего состояния”.

К ст. 10

“Если кто-либо связан законным браком с бедной женщиной...”. Термин “бедный” — aporoV — часто встречается как в Эклоге, так и в Земледельческом законе. Здесь он, по всей вероятности, имеет более точное значение, чем описательные выражения для обозначения бедности, встречающиеся в предшествующей статье. Согласно определениям византийского права, неимущий — aporoV, как и penhV, противополагается состоятельному человеку, обозначаемому термином euporoV. Состоятельным человеком считался такой, имущество которого составляло сумму не менее чем в 50 номизм (Proch., XXVII, 22; Dig., 48, 2, 10; Bas., 60, 34, 10). Следовательно, под термином aporoV подразумевался не просто неимущий, а, в более точном смысле, человек, состояние которого было менее этой суммы. В Эклоге термин aporoV; встречается еще дважды (ср. Эклога, VIII, 6 и XVII, 11). В первом случае речь идет о свободном, попавшем в плен и не располагающем средствами для того, чтобы вернуть сумму выкупа (см. ниже, комментарий к VIII, 6). Во втором — проводится дифференциация наказаний по отношению к эвпору и апору, если они уличены в краже (см. комментарий к XVII, 11).

Как уже было отмечено, с тем же термином мы встречаемся и в Земледельческом законе (ст. 11, 13, 14 и 18). Во всех случаях говорится о неимущих членах общины, не располагающих средствами для ведения хозяйства (ср. Липшиц, Византийское крестьянство, стр. 123 и сл.).

“...жена получит из оставшегося после мужа имущества по случаю бездетности четвертую часть его состояния [в сумме] до десяти литров. Если же состояние мужа превышает [сумму] в десять литров, то она не имеет права получить что-либо еще...”. В рассматриваемом абзаце имущество мужа определяется в сумме около десяти литров, т. е. по [100] византийской монетной системе (литр был равен 72 номизмам) около 720 номизм. Другими словами, поскольку гранью между “состоятельным” эвпором и “несостоятельным” апором являлось 50 номизм, есть основания считать, что в данной статье речь идет о богатом человеке.

При заключении брака со всеми предусмотренными законом формальностями неимущая жена может унаследовать после смерти мужа сумму, не превышающую два с половиной литра, т. е. 180 номизм.

К ст. 11

Эта статья основана на законах, имеющихся уже в более ранних сводах. Так, уже в законе от 30 мая 381 г. (Cod. Th., III, 8, 1) и в новелле Юстиниана от 535 г. (Nov. Just., 22, 23 [535]) для жены установлен годичный срок как минимальный, после истечения которого она имела право вступить во второй брак. Такой же срок назван и в Эклоге. Жена, нарушившая этот срок, лишалась права на законную долю наследства, т. е., если буквально понимать эту статью, лишалась не только прибыли от возрастания суммы ее приданого, но и ее собственного приданого (?). В 22-й новелле Юстиниана речь идет о потере женой прав на доходы от предбрачного дара при нарушении ею установленного срока.

Статья Эклоги перешла в обе ее позднейшие переработки — в Частную Эклогу (Ecloga priv. a., II, 11 —14) и Эклогу, измененную по Прохирону (Ecloga ad Proch. гл., II, 19, 23; 25).

Соответствующие законоположения имеются и в других законодательных сборниках — в Прохироне (Proch., VI, 4), Эпанагоге (Epanagoge, XIX, 15 — 16), Частной Эпанагоге (Epanagoge a., XVII, 4), Номоканоне в четырнадцати титулах (Nomoc. XIV tit., XIII, 2), Шестикнижии Арменопула (Harm., IV, 9 (7), 20 — 23. Однако все они в своем изложении следуют не столько Эклоге, сколько новелле Юстиниана. В славянском переводе Эклоги вместо двенадцатимесячного срока указан двенадцатилетний (ср. Saturnik, Pzispeuky, p. 24).

К ст. 12

Рассматриваемая статья Эклоги, подобно предшествующей, основана на 22-й новелле Юстиниана и перешла в Частную Эклогу (Ecloga priv. a., II, 12); см. также Шестикнижие Арменопула (Harm., V, 12, 51) и Частный Прохирон (Proch. a., VII, 24).

Единственное отличие в правах мужа и жены проявляется в том, что при малолетстве детей муж, если он вступает во второй брак, сохраняет в своих руках управление [101] имуществом. Жена же, если она вторично выходит замуж при наличии детей, обязана до вступления во второй брак позаботиться о том, чтобы найти детям опекуна.

Цахариэ, комментируя этот текст, обращает внимание еще на одно возможное (?) различие: дети от первого брака имеют право наряду с детьми от второго брака наследовать имущество второй жены своего отца; напротив, дети, от первого брака матери не наследуют имущество ее второго мужа (Zachariae, Geschichte, S. 92).

К ст. 13—15

Эта группа статей тесно связана между собой. Статьи содержат типичное для составителей Эклоги обоснование закона ссылками на священное писание. Ссылки приводятся в более подробной форме, чем самый закон. В ст. 13 текст Евангелия от Матфея (XIX, 3) привлечен авторами для определения известных ограничений в отношении развода и для определения тех случаев, когда допускается развод.

Уже в законодательстве IV в. предусматривалась возможность прекращения брака не только в случае смерти одного из супругов, но и при некоторых других обстоятельствах (Cod. Th., III, 16, 1, [331]).

Подробнее этот вопрос рассмотрен в законах последующих императоров IV—VI вв., где число законных причин для развода очень ограниченно, так как законодательство ставило себе целью ограждение брака и интересов детей (ср. Kaser, Das roemische Privatrecht, II, S. 120 sq.).

Если кто-либо из супругов попадал в плен, брак все же оставался в силе. Согласно новелле Юстиниана (Nov. Just., 22, 7 [535]), второй брак для покинутых при подобных обстоятельствах мужа или жены допускался не ранее чем по истечении пяти лет, если местонахождение попавшего в плен оставалось неизвестным.

Сходные законы имеются и в других законодательных сборниках времени раннего средневековья на Ближнем Востоке. Так, в армянском Судебнике Смбата Спарапета (XIII в.) содержится следующее постановление о возможности признания оставшегося супруга свободным от брачного союза:

“Если мужа увели в плен, то жена обязана ожидать его семь лет, а если она в течение этих семи лет выйдет замуж, то это недействительно и считается прелюбодеянием и пусть ее разлучат и наложат семилетнее покаяние. Если же жену уведут [в плен] должен ждать муж, а если он не ждет, то его ожидает такое же наказание. По истечении семи лет они могут свободно заключить брак с другими, но если потом случится, что другая половина вернется из плена, то будет [102] правильно, если по желанию вернувшегося последний брак будет сочтен недействительным, а первый вступит опять в силу” (Смбат Спарапет, Судебник, ст. 40, стр. 48).

Как уже было отмечено выше, по законодательству более раннего времени возможность развода в определенных случаях допускалась законом (Nov. Just., 22, 4, 19 [535]; Cod. Just., V, 17, 8 [449]; ср. Arangio-Ruiz, Istituzioni, p. 450 sq.; Благоев, Еклога, стр. 47 и сл.; Kaser, Das roemische Privatrecht, II, S. 120 sq.).

Предусматривалась и возможность расторжения брака по обоюдному желанию мужа и жены (communi consensu), хотя закон и отрицательно относился к такому разводу. Развод по этой причине был запрещен Юстинианом (Nov. Just., 117, 10 [542]), но вновь разрешен Юстином II ([566]; Ius, III, pp. 6—7). Разрешался и второй брак.

Однако в постклассическом праве была отчетливая тенденция всемерно препятствовать расторжению браков. Развод хотя и разрешался, но лишь в определенных, установленных законом случаях. Притом одни причины считались вполне основательными, “законными”, и совершаемый при наличии подобных причин развод квалифицировался как совершаемый из добрых намерений. Другие же рассматривались как “незаконные”, как результаты достойных осуждения действий — прелюбодеяния, безнравственного поведения, насильственных действий, посягательства на жизнь супруга или потакания таковому; Одной из причин названо наличие злоумышленных действий или намерений по отношению к императорской власти (Cod. Just., V, 17, 7—12 [337, 449, 497, 528, 533, 534]; Nov. Just., 22 [535], 117 [542]).

При разводах по причинам второй группы виновная сторона подвергалась строгим наказаниям. Жена, если она была виновницей развода, теряла свое приданое, предбрачный дар мужа и права на наследственное имущество. Она лишалась права выйти замуж ранее истечения пятилетнего срока. Иногда ее подвергали заточению в монастырь. Муж, виновный в перечисленных незаконных действиях, терял все права на приданое жены, а также и свой предбрачный дар. Если не было приданого и предбрачного дара, он терял четвертую часть своего имущества в пределах до ста фунтов золота. По закону Константина I, если виновной была жена, она подлежала изгнанию, если виновным был муж, он был лишен права жениться вторично.

Подобные же наказания применялись и по отношению к тем лицам, которые разводились без причин, признанных законом.

Законоположения Эклоги по вопросу о разводе сформулированы с большой суровостью. [103]

Сопоставляя причины развода, перечисленные в Эклоге, с теми, которые мы находим в предшествующем законодательстве, можно убедиться в том, что число их значительно сокращено, но появляются и кое-какие новые.

Излагая, как и обычно, сущность вопроса в крайне лапидарной форме (по сравнению с тем, как он был разработан в предшествующем законодательстве, см., например, Cod. Th., III, 16, 1; Cod. Just., V, 17; Nov. Just., 22; 117; 134), Эклога опускает, например, столь важные причины, как заговор против императорской власти, разграбление могил, участие в разбое, не упоминает об увлечении “недозволенными цирковыми и сценическими представлениями”.

С другой стороны, Эклога считает причиной для развода заболевание одного из супругов проказой. Заболевание же душевной болезнью — “одержимость бесом” — до или после заключения брака не признается законной причиной для развода.

По отношению к виновной стороне в Эклоге не предусмотрено какого-либо имущественного наказания в отличие от Юстинианова права (ср. также Эклога, XVII, 27). Согласно праву VI в., виновная жена несла большое имущественное наказание. Подобным же образом и в Сирийском законнике V в. содержится законоположение, по которому муж, освобождающий жену от брачных уз, не обязан возвратить ей приданое, если он может доказать наличие одной из причин, предусмотренных в законе как основание для развода (см. Bruns und Sachau, Syrisch-roemisches Rechtsbuch, S. 104, ст. 84 арабской версии = 86 армянской версии). Только в том случае, если он расходится с женой по какой-либо иной, не признанной законом причине, он обязан вернуть ей приданое. По всей вероятности, после издания Эклоги было признано, что все случаи развода, выходившие за рамки тех, которые перечислены в рассматриваемых статьях Эклоги, являлись незаконными. Трудно предположить, чтобы в этом вопросе юристы VIII столетия руководствовались в своей судебной практике законоположениями прежнего времени. Из новеллы императора Льва IV и Константина VI, изданной в период между 776 и 780 гг., можно заключить, что действующие законы считались требующими беспрекословного исполнения. Поскольку в жизни бывали часто случаи, нуждавшиеся в смягчении, законодатели были вынуждены вновь и вновь напоминать об обязательности закона.

О нарушениях и обходах закона с помощью всевозможных ухищрений можно составить себе представление по некоторым канонам Трулльского собора. Так, например, в 53-м каноне упоминается о том, что в некоторых местах крестные отцы, после того как они участвовали в обряде крещения [104] детей, вступают в брак с овдовевшими матерями своих крестников. Как было отмечено выше (см. комментарий к II, 2), подобный брак был вновь запрещен Эклогой и считался недействительным. Некоторые лица, желающие разойтись с женой, учитывая это законоположение, выступали в роли крестных своих же собственных детей (Zachariae, Geschichte, S. 79).

Следует сказать, что в позднейшем византийском праве удерживаются нормы Юстинианова права (Epanagoge, XXI, 5. 6; Proch., XI, 5; Bas., 28, 7, 1).

В Эклоге, измененной по Прохирону, текст Эклоги повторен без существенных изменений (Ecloga ad Proch. т., III, 3).

Статья 13 Эклоги была использована составителями Закона Судного. Однако в последнем, как и в славянском переводе Эклоги, несмотря на сходство содержания, имеются дополнения и изменения. Они касаются, в частности, причин развода. См. подробности: Ганев, ЗСЛ, стр. 584—612; ЗСЛ (Тихомиров), ст. 33.

К титулу III

Этот титул, трактующий об имущественных правах мужа и жены, ярко выявляет характерный для всего византийского права принцип имущественной самостоятельности жены. Основой для составителей Эклоги при создании данного титула явилось более раннее законодательство византийских императоров “об обещанном, но не переданном приданом” (ср. Cod. Just., V, 15, 1—3; Nov. Just., 100 [539]). Однако при сравнении законоположений Эклоги с ее источниками нельзя не обратить внимания на то, что авторы Эклоги трактуют вопрос о приданом с большой самостоятельностью, по-видимому, опираясь здесь на некоторые обычаи своего времени. Законодательство императоров Македонской династии следует и в этом вопросе, как и в большинстве других, не за Эклогой, а за Юстиниановым правом. Влияние Эклоги на последующие законодательные сборники прослеживается только в ее позднейших переделках — Эклоге, измененной по Прохирону (Ecloga ad Proch. m., IV, 1; 2), и в Частной Эклоге (Ecloga priv. a., III, l; 2).

По воззрениям римских и византийских юристов, приданое рассматривалось как вклад жены в расходы по ведению общего хозяйства в период брачной жизни (ср. Dig., 23, 3; Cod. Just., V, 12). Приданое могло состоять “из движимого, недвижимого и самодвижущегося имущества” (Cod. Just., V, 12, 30 [529]).

Положение о приданом составляло одну из важных сторон византийского брачного права. Приданое могло быть [105] различного происхождения. Приданое могли вносить отец жены или ее дед — dos profecticia, она сама или даже какие-либо третьи лица — dos adventicia (Dig., 23, 3, 5 [Ульпиан]).

Первоначально в древнейшем римском праве приданое считалось собственностью мужа. С течением времени, однако уже в классическом римском праве проявилась тенденция расширения прав жены на приданое. Так, например, после смерти мужа она уже получала возможность требовать свое приданое у его наследников. Тем не менее она не располагала правом собственности на приданое (Kaser, Das roemische Privatrecht, I, S. 71, 284, 285, 287 sq.).

В византийском праве проводился совершенно иной принцип. Приданое оставалось собственностью жены, а муж рассматривался только как лицо, распоряжающееся им во время семейной жизни, но обязанное возвратить жене приданое в случае расторжения брака.

В VI в. жена получила право на специальный иск для судебной защиты своих прав на приданое (Arangio-Ruiz, Istituzioni, p. 457; Kaser, Das roemische Privatrecht, II, S. 131). Аранджо-Руиц видит в этом изменении взглядов на приданое влияние обычного права восточных провинций.

По Юстинианову законодательству, как и по Эклоге, обещание дать приданое могло быть сделано как в письменной, так и в устной форме. Но в соответствии с тенденциями, характерными для развития права постклассического периода, предпочтение отдавалось документальному оформлению — instrumentum dotale. Приданое могло быть передано до заключения брака, но допускалось и вручение его в течение брака. В Кодексе Юстиниана (Cod. Just., V, 15) специальное внимание уделено случаям, когда приданое было обещано, но не вручено; подобный же случай мы находим и в данном титуле Эклоги. Если муж при вступлении в брак еще не был совершеннолетним, то он имел право по достижении совершеннолетия возбудить иск о передаче приданого, однако не позже достижения им двадцати пяти — двадцати семи лет. Следует напомнить, что по Юстинианову праву (Inst., I, 22; 23) мужчины считались совершеннолетними по достижении ими четырнадцатилетнего возраста. Однако до двадцати пяти лет они рассматривались как не вполне самостоятельные (minores) и должны были привлекать при заключении юридических сделок особых попечителей — кураторов. Таким образом, возрастом полного совершеннолетия считалось двадцатипятилетие. В комментарии Н. Благоева к интересующему нас титулу Эклоги, по-видимому, ошибочно указано, что возрастом полного совершеннолетия был двадцать один год (см. Благоев, Еклога, стр. 59). По Кодексу Юстиниана муж или его наследники имели право в течение одного года со времени, [106] смерти мужа или жены или с момента прекращения брака возбудить иск об обещанном, но не переданном приданом (Cod. Just., V, 15, 3; ср. Kaser, Das roemische Privatrecht, II, S. 134, Anm. 41). В новелле Юстиниана (Nov. Just., 100 [539]) говорится, что если муж после двух лет брака не получил обещанного приданого, то он или его наследники имеют право в течение одного года взыскать приданое судебным порядком. В том случае если брак продолжается от двух до десяти лет, мужу и его наследникам это право предоставлялось лишь в течение трех месяцев. По истечении же десятилетия и муж и его наследники утрачивают право иска об обещанном, но не переданном приданом.

В Эклоге сроки иные, нет упоминания и о праве наследников на возбуждение иска. Интересно также указание Эклоги, что муж может востребовать приданое, “если родители девушки располагают состоянием”. Из этого следует, что наличие приданого рассматривалось Эклогой как важная, но не обязательная сторона законного брака (ср. также комментарий к II, 10). Заслуживает внимания также дважды подчеркнутое законодателями сохранение в силе при всех обстоятельствах обязательств мужа по отношению к жене, принятых им на себя при заключении брака (Kaser, Das roemische Privatrecht, II, S. 134, Anm. 41).

В Сирийском законнике (Bruns und Sachau, Syrisch-roemisches Rechtsbuch, S. 12; § 35,36) имеются аналогичные указания на законный брак без приданого — jerhn.

Привилегированное положение приданого по отношению к другому имуществу признавалось уже и в предшествующем законодательстве, в особенности в законодательстве Юстиниана, характерной чертой которого являлось внимание к обеспечению имущественных прав жены (Cod. Just., V, 13 [De rei uxoriae actionibus]; Cod. Just., V, 12 [De iure dotium]; Cod. Just., VII, 74 [De privilegiis dotis]; VII, 73, 2 [De privile-giis fisci]).,

Следует отметить, однако, что признание имущественных прав женщин в византийском праве отнюдь не означало их полного уравнения в правах с мужчинами. Женщины не могли занимать официальные должности, не могли представлять каких-либо других лиц в суде, не могли состоять опекунами чужих детей и внуков. Несмотря на то, что в Эклоге заметна тенденция идти еще дальше в направлении увеличения имущественных прав женщин, тем не менее и здесь все остается в отношении перечисленных пунктов по-старому.

В отличие от предшествующего и последующего законодательств защита прав жены на приданое проведена в Эклоге со всей возможной решительностью. Так, даже если муж имел задолженность перед фиском, то в случае его смерти [107] взыскание по этой задолженности производится фиском только после того, как вдова восполнит свое приданое из оставшегося после смерти мужа имущества (Эклога, III, 2). Мы не находим в Эклоге той оговорки, которая ограничивает эти права жены в других законодательных сборниках. В Кодексе Юстиниана (Cod. Just., VII, 73), в Прохироне (Proch., IX, 15, 17) и Шестикнижии Арменопула (Harm., I, 13, 25, 28) это законоположение сформулировано так: жена имеет предпочтительные даже перед фиском права по отношению к имуществу мужа (при наличии задолженности у мужа перед фиском), однако лишь в том случае, если этот долг не существовал прежде получения приданого мужем — “Mulier in dote debito fiscali praefertur, nisi hoc anterius extiterit” (Proch., IX, 15, 17; cp. Cod. Just., VII, 73, 2).

Привилегированное положение вдовы особенно четко выступает при сопоставлении законоположения Эклоги (III, 2) с конституцией Кодекса Юстиниана (Cod. Just., VII, 73, 2), где в основу решения вопроса о порядке удовлетворения кредиторов положена очередность долга. Если задолженность фиску предшествовала другим долговым обязательствам, то фиск имел привилегию перед другими кредиторами; в противоположном случае он терял ее. (О значении термина crewjeilethV — “кредитор” — см. исследование К. Triantaphyllopulos в Arcetwn idiwt Dioaiou, vol. 10, 1943, p. 371 sq., cp. Zepos, Die byzantinische Jurisprudenz, S. 16).

К титулу IV

Вопрос о дарениях и о тех формах, при которых акт дарения — donatio — приобретал юридически законную силу, был разработан еще в классическом римском праве. Дарение могло быть осуществлено различными путями — непосредственной передачей объекта дара, путем прощения долга, путем дарственного обещания, которое облекалось в торжественную форму договора, носившего наименование стипуляции и осуществлявшегося в форме устных вопросов и ответов договаривавшихся сторон.

В 204 г. законом Марка Цинция Алмента (Kaser, Das roemische Privatrecht, I, S. 503 sq.; cp. Arangio-Ruiz, Istituzioni, p. 580 sq.; Дыдынский, Латинско-русский словарь к источникам римского права, Варшава, 1890, стр. 77) было запрещено делать дары свыше определенной (нам не известной) суммы, за исключением только таких случаев когда дар делался в пользу близких родственников (когнатов до пятой степени родства) или свойственников (до второй степени) либо опекуном в пользу подопечного лица или вольноотпущенником в пользу патрона. Этот закон принадлежал к категории [108] “несовершенных” — lex imperfecta. Он не налагал наказания за дарение свыше установленной меры, но давал возможность признания дара недействительным, предоставляя решение вопроса о последствиях нарушения закона претору, юристам и императору.

Уже начиная с III в. н. э. вошло в обычай оформлять дарение письменным договором или регистрировать его в официальных органах. Однако, как это отмечает Э. Леви, в спорных случаях судьи руководствовались, по крайней мере в столице, законом Цинция, и права истцов оказывались нередко незащищенными и не поддерживались властями, хотя и были фиксированы письменно. В провинциях дело часто обстояло еще хуже. В результате ситуация оказалась крайне запутанной и порождала много недоразумений (Levy, Westroemisches Vulgarrecht, S. 235 sq.). Законом Константина (Cod. Just., VIII, 53 (54), 25 [316]) были внесены изменения в прежние нормы. Были установлены определенные формы, при соблюдении которых дарения только и получали законную силу. Всякий дар должен был быть не только заявлен перед судом, но и зарегистрирован в официальных органах (insinuatio). В основе этого закона лежали не столько положения теоретического порядка, сколько внедрившиеся в период его издания обычаи.

При последующих византийских императорах были внесены некоторые изменения в законодательство о дарениях, В VI в. необходимость осуществления дара в форме insinuatio была признана только для даров, сумма которых превышала пятьсот солидов. Для прочих дарений формы были значительно упрощены, в особенности для даров, предназначенных “благочестивым” учреждениям: регистрация и письменное оформление договора стипуляции не требовались (Cod. Just., I, 2, 19, [528]; VIII, 53 (54), 34, la [529]; ср. Kaser, Das roemische Privatrecht, II, S. 288 sq.). Простой договор о даре, таким образом, получал законную силу и давал право юридического иска.

Внесение таких изменений в юридическую практику было, по всей вероятности, обусловлено тем, что правительство Юстиниана было заинтересовано в облегчении путей для увеличения количества даров в пользу церквей, монастырей и прочих “благочестивых” учреждений. Прижизненные и посмертные обещания пожертвования имуществ в пользу подобных учреждений, обещания, дававшиеся часто под влиянием случайных обстоятельств, легко превращались в освященные законом обязательства, по которым церкви, монастыри, странноприимные дома, богадельни, сиротские приюты, больницы могли взыскивать с дарителей обещанные им при каких-либо условиях имущественные ценности судебным [109] порядком. Достаточно было иметь на руках письменное соглашение о даре или засвидетельствовать факт наличия устной договоренности, чтобы возбудить иск. Характерно, что так трактует вопрос законодатель VI в., особо ссылаясь на дары благочестивым учреждениям, “в особенности если дар является актом благочестия или дарением благочестивым учреждениям” (Cod. Just., VIII, 53 (54), 35, 5d [530]).

Само собой разумеется, что таким путем открывался широкий простор для притока средств и умножения богатств в церковных и монастырских учреждениях. Для церквей и монастырей время правления Юстиниана было, как известно, поистине “золотым веком”. Таким образом, эта, казалось бы, чисто юридическая реформа имела глубокий социальный смысл. Она прекрасно увязывается с общей направленностью социально-экономической политики Византийского государства в VI и последующих веках (Zachariae, Geschichte, S. 205, 303 sq.).

Положения о видах и формах дарений в краткой форме воспроизводятся и в комментируемом титуле Эклоги. Однако при сравнении статей Эклоги с данными предшествующего законодательства выступает ряд существенных отличий, характерных для этого законодательного сборника. Эклога, подобно предшествующему праву, допускает дарения как при жизни, так и в случае смерти дарителя. Эклога признает законными дарения, осуществляемые и в письменной, и в устной форме.

Но устная форма дарений разрешается лишь тогда, когда дар производится при жизни дарителя. Для того чтобы такой дар считался законным, требовалось, чтобы даритель достиг совершеннолетия и чтобы дар был заявлен в присутствии свидетелей. В населенных местах число свидетелей должно было быть пять человек, в пустынных и уединенных местностях было достаточно и трех свидетелей. Такое же число свидетелей считалось обязательным и при даре, оформленном письменно. Вопрос о количестве свидетелей был пересмотрен уже вскоре после издания Эклоги, во второй половине VIII в., в сторону увеличения. В новелле Ирины говорится, что при заключении всевозможных сделок (мировых, дарений, купли-продажи, займов, закладов и т. д.) необходимо присутствие семи или пяти свидетелей. Число их могло быть меньше только при завещаниях или освобождениях (Nov. Irenae, Ius, III, XXVII, pp. 55—59).

Ни о каких иных формах дарения или же о каких-либо изменениях формы дара в зависимости от суммы, как это было прежде, в Эклоге упоминаний не находим. По-видимому, эти градации в зависимости от суммы в VIII в. практически уже не применялись. [110]

Иной точки зрения придерживается, однако, Н. Благоев. Комментируя этот текст, он отмечает, что в вопросе о различении форм дарений Эклога молчаливо признавала законоположения Юстиниана (Благоев, Еклога, стр. 64). Следует сказать тем не менее, что для такого предположения, на наш взгляд, оснований нет. Характерно, что ни в Эклоге, ни в новелле Ирины нет никакого упоминания об insinuatio (Kaser, Das roemische Privatrecht, II, S. 55; Arangio-Ruiz, Istituzioni, p. 582). Из этого можно сделать вывод, что эта форма дарений в VIII в. вышла из употребления.

Дарения на случай смерти предполагали, что дарение осуществляется тогда, когда смерть дарителя предшествует смерти лица, которому предназначен дар. Даритель сохранял за собой право отменить подобный дар в любое время.

В Юстиниановом праве на этот разряд дарений не распространялись какие-либо ограничения в отношении суммы дара, а также и в отношении тех лиц, кому предполагалось осуществить дар. Так, например, в некоторых случаях разрешались дарения между супругами. По Кодексу Юстиниана обязательным условием при дарении на случай смерти являлось лишь наличие пяти свидетелей (Cod. Just., VIII, 56 (57), 4 [530]).

Как по Эклоге, так и по Юстинианову праву дарения между живыми — inter vivos — могли быть отменены в определенных случаях: если получающий дар нанес дарителю грубые оскорбления или причинил ущерб его имуществу, или же не выполнил тех условий, которые были оговорены дарителем при даре. Дарения на случай смерти могли быть отменены либо по желанию дарителя, либо, если лицо, которое должно было получить дар, умирало раньше дарителя.

В позднейших законодательных сборниках — в Прохироне (Proch., XIII, 3), Василиках (Bas., 47, 2. 10), Шестикнижии Арменопула (Harm., III, l; 2) — в трактовке вопроса о дарениях сочетаются нормы Юстинианова права и Эклоги.

Аранджо-Руиц отмечает, что общей тенденцией постклассического права было стремление рассматривать дары на случай смерти как одну из форм завещания своего имущества; они приравнивались к легатам. С полной четкостью это вытекает из Институций Юстиниана: “На случай смерти будет дарение, которое осуществляется в ожидании смерти, когда дарение делается с условием; если даритель умрет, да принадлежит дар тому, кто его получил; если даритель останется жив или раскается в подарке, или если получающий дар умрет раньше дарителя, то дар получит обратно даритель. Все эти виды дарения на случай смерти вообще установлены по образцу легатов. Когда у юристов возникло сомнение, отнести ли тот или иной случай к дарению или к легату, и когда [111] сказались основания и в пользу первого и в пользу второго, то и юристы разошлись во мнениях — одни склонялись в сторону первого, другие в пользу второго; мы постановили, чтобы этот случай во всех прочих отношениях приравнивался к легатам, и да будет впредь так, как мы решили в нашем постановлении” (Inst., II, 7, I; ср. Arangio-Ruiz, Istituzioni, p. 584).

К ст. 1

Эклога в отношении формы, требуемой для признания законности простого дарения, т. е. дарения между живыми людьми, в этой статье, как было указано, отступает от Юстинианова права.

“...трех, там где местность является пустынной и где нельзя найти свидетелей в количестве пяти человек”. Следует отметить, что в титуле XIV Эклоги, специально посвященном рассмотрению вопроса о свидетелях, подобно тому как это имело место и в законодательстве Юстиниана, и в последующей новелле Ирины, говорится, что в число свидетелей допускаются далеко не все люди, а лишь такие, которые удовлетворяют определенным, перечисленным в соответствующих статьях условиям. Важнейшим условием была принадлежность к числу материально обеспеченных лиц, занимающих видное положение в обществе. Поэтому легко себе представить, что подчас свидетелей было нелегко найти в достаточном количестве. Вместе с тем возможно, что слова составителей Эклоги могут расцениваться и как симптоматичные для начала VIII в. Несмотря на сильно сократившуюся в результате завоеваний Халифата и славянских продвижений территорию, даже и в пределах империи вследствие военных вторжений, голода, эпидемий некоторые районы были слабо заселены. Аналогичная картина создается на основании анализа Земледельческого закона, на что мы имели случай указывать в другом месте (Липшиц, Византийское крестьянство, стр. 105 и сл.).

К ст. 2

Из текста статьи видно, что наличие свидетелей было обязательным как при устном, так и при письменно оформленном дарении.

К ст. 3

Данная статья свидетельствует, что дар, подобно легату, получает полную силу только после смерти дарителя, так как последний при определенных обстоятельствах, о которых речь будет ниже, в ст. 6, может отменить свое решение. [112]

К ст. 4

Речь идет о той же категории дарений на случай смерти, как и в предшествующей статье. Остается непонятным, что в точности подразумевается под словами: “делается так же, как было выяснено выше”. Однако выше мы находим лишь то, что повторено в этой статье. Может быть, это намек на формы, которые рассматривались подробно в законодательстве Юстиниана?

Статья включена в обе переделки Эклоги (Ecloga ad Proch. гл., V, 4; Ecloga priv. a., IV, 5).

К ст. 5

Здесь, как и в предшествующих статьях, речь идет о дарах на случай смерти. В статье кратко изложены положения, которые имеются уже в законодательстве VI в. Ср. Dig., 39, 6, 35, 4; Nov. Just., 87 [539]. Статья воспроизведена в последующих законодательных сборниках: Ecloga priv. a., IV, 6; Ecloga ad Proch.m., V, 5; Epanagoge, XXII, 5; Proch. a., XIII, 21.

К ст. 6

“Всякий дар может быть взят обратно...”. Мы находим здесь краткое изложение законоположений Юстинианова права. Последние сведены воедино в словах Институций: “Следует знать, что если люди, которые получили дар, оказались неблагодарными, то нашими конституциями мы даем право дарителям в определенных случаях отнимать подаренное, хотя бы дарения имели полную юридическую силу” (Inst., II, 7, 2; Cod. Just., VIII, 55 (56), 10 [530]).

Аналогичные статьи имеются и в позднейших переделках Эклоги (Ecloga priv. a., IV, 7; Ecloga ad Proch. m., V, 9), a также в Прохироне (Proch., XIII, 3), Эпанагоге (Epanagoge. XXII, 11) и Шестикнижии Арменопула (Harm., III, 2, 3).

К титулу V

Пятый титул Эклоги посвящен вопросу о наследовании по завещаниям.

Римское право классической эпохи знало три формы наследования: наследование по закону, т. е. наследование ближайшими родственниками умершего — членами его семьи, наследование по завещанию и необходимое наследование. Хотя исторически наследование по завещанию возникло позже наследования по закону, но именно наследование по завещанию являлось краеугольным камнем римского наследственного права классической эпохи. С течением времени к этим двум формам наследования, в интересах защиты прав [113] близких родственников от произвола наследодателя при составлении завещания, был присоединен третий вид наследования — так называемое необходимое наследование.

Эта третья форма содержала ряд ограничений прав завещателя в защиту прав близких к нему лиц и устанавливала их обязательное участие в наследстве.

Согласно правилу, приписанному в Дигестах (может быть, и неверно — см. Kaser, Das roemische Privatrecht, I, S. 567, Anm. 3) юристу Помпонию (Dig., 50, 17, 7 [Pomponius libro terzio ad Sabinum]), римское право придерживалось принципа, что наследование по завещанию исключает наследование по закону. Обе формы вместе существовать не могут. Однако уже в классическую эпоху появилось немало исключений из этого правила.

Множество последующих императорских распоряжений и указов еще более усложнили стройную систему римского наследственного права (Kaser, Das roemische Privatrecht, II, S. 334—336 sq.; Arangio-Ruiz, Istituzioni, p. 508 sq.).

К VI в. система наследственного права представлялась весьма сложной, запутанной и противоречивой. В Институциях, Дигестах и Кодексе Юстиниана отразились различные стадии развития римского наследственного права, начиная еще с законов “Двенадцати таблиц”. В то же время законодательство VI в. и, в частности, Новеллы Юстиниана содержат общую перестройку системы наследования в связи с изменившимися требованиями жизни.

Две из новелл Юстиниана — 118 [543] и 127 [548] — посвящены наследованию по закону; новелла 115 [542] — наследованию по завещанию. Это законодательство VI в. явилось отправной точкой при составлении соответствующих статей Эклоги, которые, однако, вносят некоторые изменения.

В праве IV—V вв. обычными формами завещаний были две письменные. Согласно первой форме, в постклассическом праве требовалось пять свидетелей, согласно второй, — семь. Первая из них была связана в своем происхождении с ius civile (гражданским правом) и предоставляла наследникам всю полноту наследственных прав — hereditas; вторая, связанная с ius praetorium (преторским правом), давала наследнику право юридического владения имуществом — bonorum possessio. С течением времени это юридическое различие утратило свое практическое значение. С 339 г. по закону императора Константина в порядок составления завещания было внесено изменение. Не требовалось более прежних торжественных форм выражения воли завещателя. Завещатель должен был лишь в точности выразить свои намерения и высказать свою волю в определенной форме. Согласно новелле Феодосия (Nov. Th., 16, 2 [439]; ср. Cod. Just., VI, 23, 21; ср. [114] Покровский, История римского права, стр. 389), считалось обязательным присутствие семи свидетелей (Kaser, Das roemische Privatrecht, II, S. 342 sq.). Для действительности завещания были необходимы подписи свидетелей — subscriptio (Cod. Just., VI, 23, 21 [439]). Наряду с письменным законным считалось и устное завещание, если оно делалось в присутствии семи свидетелей, при этом обязательным условием было одновременное участие этих свидетелей (Cod. Just., VI, 23, 21 4).

К VI в. древнейшие формы завещаний — перед народным собранием, перед фронтом — и возникшая позднее форма фиктивной продажи имущества, так называемое nuncupatio, уже вышли из употребления.

Обычной формой завещания в Юстиниановом праве являлось устное завещание, сделанное в присутствии семи одновременно участвующих свидетелей, или подобное же письменное завещание. Письменное завещание должно было быть или подписано завещателем и свидетелями, или написано рукой завещателя, или в случае его неграмотности подписано за него особым “восьмым лицом”.

Что касается публично заявленных завещаний, то в эту эпоху они могли делаться либо в форме передачи завещания правителю области на сохранение, либо перед судом.

Особые правила были предусмотрены при составлении завещаний слепыми (требовалось восемь свидетелей), при завещаниях, оставленных во время эпидемий (не требовалось присутствия свидетелей в одной комнате с завещателем), при завещаниях, сделанных вдали от городских поселений (было достаточно пять свидетелей). В завещаниях, написанных родственниками по восходящей линии в пользу детей, не требовалось ни подписей, ни свидетелей. Должен был быть только написан собственноручно список детей с указанием доли наследства или дара. При подобных устных завещаниях было достаточно двух свидетелей.

Что касается наследования по закону, то здесь начиная с III в., в отличие от римского права классической эпохи, все более и более внедрялся принцип когнатического родства как предпочтительный при определении прав на наследство взамен господствовавшего в классическом римском праве агнатического принципа. Появилась тенденция уравнения прав наследников независимо от пола и расширения прав матери.

Система наследования по закону была специальным предметом двух новелл Юстиниана. Было установлено четыре класса законных наследников; каждый из ближайших исключал последующий (подробно см. ниже, в комментарии к титулу VI). В тех же новеллах было пересмотрено и право так называемого необходимого наследования лиц, интересы которых должны были быть предусмотрены в завещании. В круг [115] необходимых наследников включались родственники по нисходящей линии без ограничения в степени родства. Если нисходящих родственников не было, то призывались к наследству родственники по восходящей линии и братья и сестры. В пользу этих лиц выделялась доля наследства, которая была точно определена законом. В 118-й новелле обязательная доля детей, если их было более четырех, установлена в размере одной трети имущества. Если же детей было пять или более, то причитающаяся им доля определялась в размере половины всего наследства (Arangio-Ruiz, Istituzioni, p. 549 sq.; Kaser, Das roemische Privatrecht, II, S. 355 sq.).

Точно так же и в Эклоге обязательная доля детей определена в размере не менее одной трети наследства и даже половины его, если детей было более четырех.

В случае если завещатель без достаточных к тому оснований не оставлял в завещании доли, причитающейся необходимому наследнику, последний имел право предъявить иск к наследнику по завещанию в течение пяти лет со времени получения тем наследства.

В 115-й новелле Юстиниана (Nov. Just., 115, 3 [542]) подробно перечислены причины, при наличии которых необходимые наследники могут быть лишены наследодателем причитающейся им по закону доли наследства. Отмечая, что в различных законодательствах указываются по-разному случаи неблагодарности детей, которые дают основание к лишению их прав на наследство, законодатель VI в. перечисляет такие случаи: 1) если кто-либо поднимет руку на родителей; 2) если он нанесет им тяжкое и бесчестное оскорбление; 3) если обвинит их в уголовных преступлениях, которые не направлены против императора и государства; 4) если наследники как знахари встречаются со знахарями; 5) если они покушаются на жизнь своих родителей, пытаясь их отравить ядом или другим способом; 6) если сын выступает как доносчик на своих родителей и своим доносом наносит им тяжкий ущерб; 7) если кто-либо из родителей окажется в заточении, а дети, которые должны были наследовать без завещания, не захотят за них поручиться либо по причине личной, либо из-за долгов; 8) если сын войдет в связь с мачехой или конкубиной отца; 9) если сын против воли родителей вступит на кинегий или станет мимом и останется таковым, хотя его родители не имели подобной профессии; 10) если у православных родителей дети не станут придерживаться православной веры. Приводятся и некоторые другие причины. Новелла перечисляет также и те случаи, когда дети не имеют права обходить в завещании своих родителей.

Значительная часть этих случаев предусмотрена и в Эклоге (VI, 13). [116]

К ст. 1

Перечисленные в этой статье категории лиц, лишенных права завещания, вкратце воспроизводят перечень, имеющийся уже в более ранних законодательных памятниках (ср. Inst., II, 12; Dig., 28, 1; Cod. Just., VI, 22, 10—12 [531]). Подобные же узаконения повторяются в Прохироне (Proch., XXI), Эпанагоге (Epanagoge, XXIX), Шестикнижии Арменопула (Harm., V, 1) и в последующих переделках Эклоги (Ecloga ad Proch. т., VI, 1—5; Ecloga priv. a., V, 1).

К ст. 2

Статья Эклоги воспроизводит установления Юстинианова права без сколько-нибудь существенных изменений.

“Завещатель обязан своей собственноручной подписью или знаком креста обозначить имя наследника. Но если он пожелает, то может не показывать свидетелям содержания своего распоряжения” (ср. Proch., XXI, 15; Bas., 35, 2, 16; Harm., V, 1, 35). Составитель завещания, после того как он сделал его в письменной форме сам или с помощью другого лица, представлял документ в сложенном и запечатанном виде семи свидетелям и при них ставил внизу свою подпись, приглашая их также дать свои подписи под завещанием. Таким образом, завещатель мог сохранить сущность своих завещательных распоряжений в тайне.

К ст. 3

В Институциях Юстиниана (Inst., II, 10, 14) указывается на возможность составления завещаний не только в письменной, но и в устной форме: “Если кто-либо захотел бы составить завещание по гражданскому праву не в письменной форме, то он в присутствии семи свидетелей должен заяв